Повесть о советском вампире
Шрифт:
– Мир вокруг нас, – говорил поэт, выпив вина, – населен существами, которые были когда-то людьми. Что вы вообще видите в этом странного – в каждом доме кто-то живет, в лесополосе, в поле – везде. Мы сейчас говорим, а кто-то нас слушает. Но наступает такой момент, когда в природе по каким-то причинам жизнь этих существ становится более активной. Это всегда бывает летом, когда тепло, когда вокруг спокойно, когда природе никто не мешает, когда созревают плоды, пчелы приносят мед, а люди живут спокойно, без потрясений. Когда спокойствием и ощущением радости жизни проникается все вокруг. И эти существа
Тут я довольно резко возразил, что вампиры – существа другой природы, они не живут в лесу, а выходят из могилы. Они приходят из царства мертвых, и никакие это не праздники земли, а наоборот. И если они попадают в наш мир, значит, между тем миром и нашим где-то есть какая-то брешь, через которую это существо проходит. И происходит это всегда в преддверии каких-то больших и страшных событий.
Тогда поэт сказал мне, что никакого противоречия в том, что мы говорим, нет. Природа живет своей жизнью и не обязательно должна скукоживаться в преддверии каких-то страшных событий и даже может влиять на вампира, растворяя в своих солнечных лучах его злобу, делая его более близким к человеческому существу.
– Вот скажи, – поэт обратился к Иевлевой, – он очень агрессивный?
Она же, повернувшись в фельдшеру, спросила у него:
– Вы его видели, он, по-вашему, агрессивный?
– По-моему, не очень, – признался фельдшер, – он просто страшный, а сильно он агрессивный или не сильно – я не знаю. Когда он появился, все вокруг как-то замерло – даже комары не летали.
– Но ничего плохого он никому не сделал, – сказала Иевлева. – Даже с участковым не подрался.
Тогда я сказал, что, по-моему, я знаю, где находится то место, через которое можно проникнуть в наш мир из мира мертвых. Я долго его искал и наконец нашел. И собираюсь сегодня ночью засыпать его щебенкой.
Там, недалеко от кладбища, на косогоре, вдруг непонятно почему осунулась земля, и я в эту яму заглянул позавчера вечером, правда, я был пьяный, но я видел в ней глаза, и видел их так ясно, как будто я был трезвый.
Фельдшер на это возразил, что позавчера вечером с медицинской точки зрения я ничего не мог видеть так, как будто я был трезвый, но яму эту, он тоже считает от греха подальше лучше засыпать, мало ли что.
Иевлевой идея засыпать проход в загробный мир хотя и не показалась серьезной, но все-таки как-то не понравилась. Она засобиралась, сказала, что ей пора. Что поэту лучше остаться здесь, с новыми друзьями, а она сама дойдет, потому что здесь совсем недалеко.
42. Засыпание выхода из царства мертвых
По мере того как спор с поэтом разгорался и приводились все новые аргументы по поводу предмета, хорошо нам известного, то есть загробной жизни, фельдшер участвовал в разговоре все меньше и меньше, голова его клонилась, и, в конце концов, он уснул на диване сидя, и мы с поэтом уложили его, подложив под голову подушку и сняв с ног сандалии. Накрыли его каким-то одеялом и вышли, у нас с собой была еще целая бутылка вина.
Мы сели на мотоцикл, я посадил поэта сзади, и мы поехали по ночной улице. Поскольку мотоцикл с коляской вызывал у поэта ассоциации с вермахтом, он выкрикивал что-то по-немецки типа: «Дойче зольдатен уно мотоцикль,
Мотоцикл подпрыгивал по неровностям улицы, в лицо бил горячий ночной воздух, пьяный поэт кричал от восторга – и так мы подъехали к строящемуся коровнику. Стройку сторожил Вася, хорошо знакомый мне человек.
С Васей мы быстро нашли общий язык, и за стакан вина он не только разрешил взять щебенку, но и сам нашел для нее мешок. Он хотел дать нам еще кирпичей, цемента и шифер, но мы не взяли. Мы насыпали в мешок столько, чтоб можно было поднять, погрузили в коляску, поэт пожал Васе руку, и мы отъехали.
Мы ехали спасать мир, спасать свою страну, народ, засыпать проход в наш мир из загробного. Потому что если этого вампира Иевлева взяла на себя, то что еще оттуда вылезет, совершенно неизвестно. А вдруг что-то еще пострашнее?
Мы свернули с дороги, проехали по стерне и дальше прямо на косогор. «Иж» – мощный мотоцикл, и мы без труда заехали почти на самый верх.
Поэт стал на корточки и отважно заглянул в дыру, которая была явно естественного происхождения в том смысле, что появилась сама, а не в результате человеческой деятельности. Он сказал, что не видит там никаких глаз и это хорошо, так как сыпать щебенку на чьи-то глаза, даже если это сверхъестественные глаза, он не будет.
Мы сели на землю, я достал сигареты, и мы закурили. Спешить нам было некуда, перспектива вытаскивать мешок со щебенкой из коляски не очень привлекала. Нам было весело, и тут мы стали друг друга пугать.
– Вот ты мне скажи, как журналист, – начал поэт, – кто страшнее, повешенные или утопленники?
– Я так думаю, – ответил я, серьезно подумав, – утопленники все же будут пострашнее. Они, во-первых, синие, и у них кожа отваливается кусками. Конечно, повешенные тоже не подарок.
– Повешенные еще хуже, – сказал поэт, – у них выпученные глаза, а это хуже всего.
– Ну, не скажи, утопленники – очень-очень страшные, – не мог я с ним согласиться. – Они берут тебя за горло холодными своими руками и говорят: пойдем с нами в воду. У-у-у-у!
– А повешенные пританцовывают и душат. А-а-а-а-а! – воодушевился поэт.
– Ужас какой-то, надо бы выпить, – предложил я.
Мы выпили и закурили. Отсюда сверху вся деревня была видна, вот там спят в домах люди, а мы тут не спим, спасаем их от нечистой силы. Вот сейчас перекроем ей путь в нашу родную деревню, а люди даже никогда не узнают, кто их спас. Если только Вася не разболтает про щебенку, а он точно не скажет. Зачем ему рассказывать, как он за стакан вина отдал совхозный стройматериал? Хотя это можно представить как помощь в деле спасения села, а про вино вообще не говорить…
Вдруг поэт сказал:
– Никакой это не выход из загробного мира. Обычная яма. И нечего туда сыпать щебенку. Там какие-нибудь тушканчики живут или просто мыши. Зачем мы будем их засыпать? Это бесчеловечно.
– Ты уверен? – спросил я, меня тоже стали мучать сомнения. – А вдруг это и вправду обычная яма? И зачем ее засыпать? Вон сколько мы тут сидим, а из ямы никто не вылезал.
– А если там заяц? – продолжал поэт. – Что тогда? А вдруг у него зайчата, в смысле у нее? Или маленькие ежата? А мы их щебнем? Ну разве не долбоебы мы будем после этого?