Повесть о страннике российском
Шрифт:
— Да вот, отец Иоанн, сидим, думаем-гадаем, что делать. Видимо, придется девицу нашу потихоньку из дому спровадить в Силиврию да там тайком с Константином, женихом ее, и обвенчать. О том тебя и просим, отче! Порешили мы с женой так: наша жизнь прожита, пусть хоть молодые порадуются, поживут; да, может, еще пронесет и над нами грозу-то?
— И не помышляйте! Коли своих голов не жаль — о собратьях подумайте. Весь поселок погубите, грех на душу великий примете. Нет, коли ты как христианин не хочешь дочь греху предать, то обвенчать ее придется только с… единым господом нашим.
— В монастырь Зоюшку постричь? Опомнись, отче!
— Сие бесполезно, не пустит ее злодей, из рук у вас вырвет. Нет,
Целый час беседовал старик наедине с девушкой. Воротясь к потрясенным родителям, старый поп сказал им:
— Дочерью вашей, Зоей, можете гордиться. Духом непоколебима, несмотря на юные ее годы! Решение ее твердо — позора избежать. Задумали мы с нею тяжкое испытание ее силам, но иного выхода нет. Благословите дочь на подвиг, как я ее благословил. Коли духовная моя дочь решилась на такое, то я, пастырь смиренный, помогу ей. Душу она в чистоте сохранит, греха мерзкого избежит, и все же будет у нее малая надежда остаться в живых и счастье земное еще познать. На великую опасность идет Зоя!
— Что ты, доченька, задумала? — в ужасе бросилась мать к девушке, но старик осторожно отстранил Анастасию от дочери и попросил обоих родителей пока ни о чем Зою не расспрашивать, никого в тайну не посвящать, а по всем соседям распространить слух, что Зоя тяжело занемогла и слегла. Если кто явится проведать — близко к больной не подпускать, чтобы видели ее только в постели, изможденной и бледной.
— Завтра в обед, — добавил отец Иоанн, — пусть Панайот сходит к срамнику Али-Магомету и расскажет ему, что дочь от волнения слегла. Мол, очень потрясена его величием, оружием и богатством. Все, что он скажет, — мне сразу же передайте. Будем дальше думать, как быть. А Василию-беглецу покамест среди батраков не выделяться, никуда не ходить, делать в доме ту же работу, что все батраки делают. Храни вас бог, дети мои! Вечерняя заря — серебро, утренняя — золото!
В глинобитном здании канцелярии сам начальник занимал две просторные задние комнаты, затененные деревьями маленького садика. В дальней комнате этого присутственного места забит пребывал в служебные часы, восседая на подушке, брошенной посреди ковра. Низкий столик перед ковром служил забиту для раскладывания служебных бумаг. Во второй, ближней к входу комнате, начальник принимал посетителей. Там сидел писец. В остальных комнатах канцелярии всегда толпились заптии, [26] просители, мелкие чиновники; сюда же приводили людей, которых заптии находили почему-либо подозрительными и задерживали на дороге, на пристани или на базаре.
26
Заптия — полицейский.
Старосту поселка, Панайота Зуриди, начальник обычно принимал у себя, в задней комнате. Так было и на этот раз. Выслушав взволнованные слова Панайота о болезни дочери, Али-Магомет сидел на своей подушке молча, недоверчивый, раздосадованный, озадаченный. Что это? Непредвиденная уловка «райев» или настоящая болезнь? Какая досадная помеха так хорошо задуманному плану…
В молчании прошло несколько минут. Наконец Али-Магомет, крякнув, нарушил тишину:
— И ты, гм, гм, говоришь, что она заболела от волнения? Вчера она была здорова, как серна в горах. Зачем же ты так напугал свою дочь, Панайот Зуриди? Ты же вчера мог слышать, как умело я вел с ней беседу? Брал бы пример!.. Меня никогда не боялись женщины. Очевидно, ее взволновала оказанная ей честь…
— И твое величие, блеск
— Да, возможно, возможно! — согласился Али-Магомет. — Так когда же она, по-твоему, может поправиться? Я страдаю от любви к ней! — добавил он как бы в задумчивости.
— Бакалум, сардар! [27] — на турецкий лад отвечал староста.
— Керим Аллах! [28] Но, послушай, старик: может быть, она не понимает, что ее ждет высокая судьба? Может, она сомневается, что я возьму ее в жены, и боится остаться простой рабыней, наложницей? Скажи, она верит в свой счастливый жребий?
27
Бакалум — устойчивое выражение у турок, вроде «поживем — увидим».
28
Керим Аллах — бог милостив.
— Она… еще боится верить в него, сардар.
— Успокой ее. Твою дочь ждет почетной ложе, и судьба ее поистине будет высокой, слышишь? Зою ждет богатство, скажи ей. А лечить ее я пришлю знаменитого эмира, [29] знахаря из санджака Чаталджи. Он будет у тебя не позднее завтрашнего дня. Когда он вылечит ее, я озолочу его. Ступай, успокой и обрадуй мою будущую супругу.
Поп Иоанн нахмурился, узнав, что Али-Магомет обещал прислать лекаря-эмира.
29
Обедневшие потомки княжеских родов, эмиров, считались наделенными чудодейственной силой. Они знахарствовали у мечетей.
— Он чует обман и хочет проверить, серьезна ли болезнь. Натрите Зое лицо лимонным соком, держите лук у ее глаз, чтобы они распухли. Если не сумеете обмануть знахаря — все пропало, и Зое останется только наложить на себя руки.
Родители выполнили этот совет, и, когда щуплый старый турок в огромной чалме и широком халате прибыл во двор, приготовления были закончены. Знахарь слез с ишака и с важностью направился прямо в светелку девушки.
В светелке резко пахло камфарой и ладаном, теплилась свечка перед иконой и в углу дремал греческий поп в рясе. Эмира так и передернуло от негодования и отвращения.
Очень недовольный присутствием «муллы неверных», знахарь сперва потребовал, чтобы мать показала на себе, в какой части тела гнездится болезнь страдалицы. Анастасия подняла палец к собственному лбу, показывая, что пристанище болезни — голова дочери.
Знахарь понимающе кивнул и подошел к ложу больной. Он гадливо коснулся холодной руки, лежавшей поверх одеяла, и мельком глянул на болезненной желтое лицо с закрытыми опухшими глазами.
— Какого уроды выбрал себе глупый забит! — подумал знахарь. — Поистине мужская страсть слепа и неразборчива!
Двумя пальцами правой руки знахарь притронулся ко лбу больной, прошептал заклинание и стал медленно водить пальцами от переносицы к вискам. Закончив этим таинство врачевания, лекарь небрежно опустил в бездонный карман золотую монету, врученную ему Панайотом, и проследовал во двор.
— Как ты думаешь, есть ли надежда? — по-турецки спросил его Панайот.
— Бакалум! — пожал плечами знахарь, сел на своего ишака и отправился прямо к Али-Магомету.
…Старик писец Сулейман из приемной забита слышал весь доклад лекаря-эмира. Писец давно знал Панайота, благоволил к нему, и, когда тот появился под окнами канцелярии, турок поманил его к себе.