Повесть о том, как
Шрифт:
Мне казалось, что он выпивши и надо его довести до крыльца. Но и я, видно, был хорош, так как утром обнаружил себя не достигшим кровати. Утюг, оказалось, был не выключен, лежал на боку, дымя и постепенно утопая в половице.
4
В дверь постучали.
– Входи,- сказал я, уверенный, что это Евланя, и зная закон, что сострадания к утренним мучениям можно дождаться только от того, с кем накануне приобретал их.
Вошел встреченный вчера у реки мужчина.
– Вчера нас не представили...
– Да,
– Это хорошо, что еще в одном домике затеплилась жизнь.
Ботинком я закрыл прогоревшее место, и вскоре подошва почувствовала тепло.
Михаил Кирсеич расстегнул полевую офицерскую сумку, достал... четвертинку. Достал маленькую баночку меду.
Как-то по телевизору показывали дикие племена Австралии. Там они ходят босиком по горячим углям. Нам далеко до этих диких племен, даже в ботинках я бы не прошел. Пришлось выдать, на чем стою. Залил тление водой, разулся.
– Я даже удивляюсь, как он вас не сжег,- сказал Михаил Кирсеич.- Вы что, решили брюки погладить? На танцы, наверное, хотели идти. Тут теперь каждый вечер начнутся танцы.
Я отговорился тем, что печь не топилась, было холодно, а утюг все же излучает тепло.
Выпить Михаил Кирсеич отказался.
– А вы с Зубаревым. Только не говорите, что от меня. От себя.
– Он мне не поверит, что я мог вчера утаить.
– Все равно обрадуется.
В отдарок Кирсеичу я дал четырехцветную авторучку. Он был рад и не отказывался. Немного проводил меня.
Оказывается, он слышал, как мы ночью отказались заворачивать северные реки на юг, потому что нас не спросили, а также как мы подсчитывали экономический эффект от метро в сельской местности.
– Конечно, он выше, чем в городе,- поддержал Кирсеич,- но ведь нужны совместные усилия.
Извинительно смеясь, я ощущал настойчивое усилие какого-то воспоминания. Забыл сон! "Ну и хорошо, что забыл,- успокаивал я себя.- Мало ли что приснилось". Но шли дальше, беспокой-ство усиливалось и вдруг оборвалось. Тяжелый хруст большого дерева испугал меня. Да, именно такой звук был во сне.
– Что это?
– Что?
– Вот это, упало дерево.
– Это просел потолок в брошенной избе. Матица треснула.
– И ночью тоже?
– Ночью я сплю,- строго сказал Кирсеич.
– Простите.
– Нет, это вы меня простите, что я не могу зайти к Зубареву. Вам это вряд ли интересно, но мы по-разному смотрим на многие вещи.
– На какие, например?
– Вы наш будущий житель, сосед, все поймете. Я очень одобряю ваше решение поселиться здесь. Но зачем?
– Картошку буду выращивать, редиску, укроп. Чтоб в магазине не покупать. Другим больше останется.
– А знаете,- обрадовался Кирсеич,- это очень ценная мысль. Она должна начать брожение умов. Пойду отмечу в календаре.
Евланя
– Баба Маня! А лодки у причала.
Мы поздоровались и для начала повздыхали без слов.
Изнутри вышла баба Маня. Желая подслужиться, я взял у нее ведро и понес к хлеву, но, конечно, запнулся и пролил.
– Правильно,- сказал Евланя.- Все равно не будут пить.- Он открыл хлев и представил мне выходящих коз: - Майка, Милка, Марта, их безымянные дети и козел Абрек. Очеловечива-ние животных через имена похвально. Некоторые имена животные отобрали навсегда. Например: Хавронья было женское имя, а потом только свинья. Называют же кота Васькой, барана Борькой, а попугая Попкой. Но быстрее всех подтягиваются собаки - были Жучками, Мухтарами, потом Джеками, а недавно я прочел, что одного пуделя зовут Мольер.
Я подмигнул ему как мог выразительно.
– Пойду коз пасти,- крикнул Евланя, толкая меня в знак понимания.
Баба Маня вынесла на крыльцо горшочек молока.
Наверное, это молоко и спасло меня. Я понемногу отхлебывал и слушал разговор. Решалась судьба одной козы: трех зимой не прокормить. Разговор склонялся в пользу Милки и Марты, против Майки. Милка молодая, Марта ест свеклу и картошку. А Майка морду воротит. И хотя доит Майка столько же, но к обряду (дойке) она хуже, нервная, молоко отпускать не любит. Так и было решено оставить Милку и Марту. А Майке было сказано: "Не надо было умничать".
Мы отправились. Евланя не поверил, что четвертинка моя, я открылся, что был Михаил Кирсеич. "Мы купим и ему отдадим".
Выгнали коз.
– Вы стерегите, я схожу,- предложил я.
– Это излишество,- ответил Евланя,- "в мире есть царь, этот царь беспощаден, голод названье ему". Жрать захотят, придут.
Четвертинку мы запили речной водой и пошли вдоль берега.
– Сюда,- показывал Евланя,- будем ходить за рыжиками, там, подальше, грузди телегами вози, здесь наберем черники. Баба Маня сварит варенье, увезешь. А тут голубика, повыше рубиновые россыпи брусники. А здесь, если бы пораньше приехал, было красно от малины. Видишь, еще висит ягодка? Съешь.
Эта ягодка была первой и последней в этот приезд. Хотя Евланя утешал, что черемуха, смородина, калина, боярышник - все это будет наше, запомнил я только дорогу в магазин. Во второй заход я познакомился с Машей. Она сидела на крыльце магазина. Держала в руках банку бессмертных консервов "Завтрак туриста" и кильку в томатном соусе. Показала их и спросила:
– Моя закуска, дальше что?
– Наше остальное,- откликнулся я.
– Значит, вот ты с кем вчера пел,- сказала она Евлане.