Повесть об отроке Зуеве
Шрифт:
На дворе проскрипела фура с сеном — стог походил на солдатский треух. Шумский неторопливо говорил:
— Так вот, сперва аз да буки, а там и разные науки. Очиним ножичком перо. Перо гусиное во все науки двёрки открывает, при старании всякий преблагих дел может добиться в услужении отечеству.
Держал Васька первое в жизни перо. Кольнул ладошку — острое. По слюдяному окну сбегали круглые дождевые капли. «Хвостик приписать к капле, аз и получится», — подумал Васька.
В ту осень жили во дворе, в шалаше из жердей.
Вот побудка. Топот солдатских ног, отец прижимает к животу барабан. На плац! Палочки так и пляшут. Солдаты в шеренге; гнутые пуговицы на мундирах надраены мелом, на всех белые чулки, подвязанные под коленками, точно низ строя выбелили.
Барабаны призывно забили.
Васька под марш в школу шагает; ать-два, ать-два.
Зуев перо держит твердо, буковки и цифирьки на бумаге не валятся в сторону. Стоят ровно, как солдаты на плацу по команде «смирна-а-а».
— Артамонов, что есть арифметика? — спрашивает Шумский.
Артамонов тоскливо заглядывает в оконце, будто там как раз сказано, что есть арифметика.
— Беспамятный! Арифметика допреж всего наука купеческая. Сукном как будешь торговать, когда счета не знаешь?
— Счет. На кой он сдался? Зато сукно знаю. У отца его вон сколько! Полусукно, саржа, пониток, сермяга…
— Сермя-я-яга-а-а. Ну, Зуев, подскажи нам.
— Арифметика естьнаукавычислительнаяхудожествочестноемногополезнейшеемногопохвальнейшее.
— Сложи, Зуев, два обоза к трем обозам. Сколько будет?
Про обозы он все знал. Отец караулы на заставах нес. Откуда обозы, с чем в столицу жалуют, по какой надобности? Досмотр строгий, неподкупный. Мужики робеют, искательно в глаза заглядывают. Вон путь какой пройден, вдруг не пропустят? Пропустят: отец справедливый, никого не обидит.
Чего только Вася тут не увидел! Клин лаптями славился на всю Россию — петербургским мужикам лапти клинские. В Новгороде славно творог сушат — сырть. Принимай, столица, сырть новгородскую! А вот валдайские баранки — каленые, солоноватые, всем угощеньям угощенье! Город Глухов курцам посылал сырые листья — папушный табак, в связках. («Закуривай, малец», — смеются глуховские мужики.) Псков слал снетки сушеные, Шуя — мыло крепкое, Вологда — свечи стеариновые, Нарва — миноги, Ростов-Ярославский — лук и чеснок.
Вся Россия через подставу стекалась в столицу.
Однажды мимо караульной будки провели арестантов в кандалах. Раздались подводы, притихли извозчики. Звенели цепи, шаркали по деревянной мостовой истоптанные лапти.
— Осударевы ослушники, — услышал Вася.
В таежные остроги, в тридевятое царство, в тридесятое государство гнали их. Это царство и государство называлось Сибирью.
— Вот так и твоего деда, Марьиного отца, ни за синь пороха угнали в Сибирь, в Обскую сторону.
Вася долго ночью уснуть не мог.
Мать над ним наклонилась:
— Ты что, Васенька?
— А вдруг, мама, меня не за синь пороха продадут в Сибирь?
— Зачем тебя продавать? Выучишься — письмовником станешь. А хоть бы к благодетелю Саватееву в счетчики. Счислять денежки…
Когда отец на параде в роте шагает — глаз не отвести! Гренадеры — одного роста, подбородки вскинуты, шаг чеканный. Знамя с лентами вьется, а на лентах слова: Потешные, Семеновские. И по красному полотну гордые шелковые буквы: СИМ ПОБЕДИШИ.
Трубы выпевают ликующий клич Петра I, ведущего русских солдат на неприятельские редуты; в согласной и в то же время рассыпчатой дроби барабанов, в звоне литавр победная поступь петровской конницы; далекий, то утихающий, то нарастающий гул канонады — сама Виктория предводительствует семеновскими ротами…
Васька с ребятами скачет вприпрыжку за полком, отца старается не потерять из виду.
«Сим победиши!» — сияют Васькины глаза.
В тот год исполнилось ему девять лет.
Мать перешила с отцовских плеч зеленый кафтан на красной подкладке. Любовалась: солдатик и солдатик.
Дядька Шумский собрал напоследок своих учеников, сказал, что нет у него более умения: что сам знал, тому и обучил.
Смешно говорил, эти слова надолго запомнятся Зуеву:
— Выучил вас, как старая лиса лисенят. И охотиться, дабы на пропитание корм достать, и норку новую найти. Да и то: лиса семерых волков проведет.
Подоспела осень, время собирать на огороде репу, свеклу, капусту, лук.
Солдатские огороды — за самыми крайними ротами Семеновского полка. Там бор начинается. Близок тракт на Царское Село, дорога господ и вельмож.
По тракту пронесется то золоченая карета с гербом, то мышастая кибитка, то протрясется груженая фура, а то прозвенит колокольчиком возок почтаря-форейтора. Сам на облучке, позади солдат с мушкетом. Лицо у почтаря важное, багровое. Как сургучная печать.
А то всадник промчится. Комья грязи — из-под копыт, с пути не свернет, расступись все живое! Не всадник — летящая депеша!
Лет шесть назад в Царском Селе выстроили дворец неописуемой красоты. Пруды, беседки, фонтаны, изваяния богов и богинь.
Туда и спешат господа и вельможи. На царицын бал-маскарад. Из колясок выглядывают, полями, лесом любуются, а Ваську с матерью во взгляд не берут.
В один из дней, когда собирали последние овощи, на тракте остановилась кибитка. Вышел из нее дородный мужчина, оправил камзол, поиграл пальцами по пуговицам кафтана.
— День добрый!
— День добрый, сударь!
Подбросил на ладони круглую репку.
— А уродилась репка-то, бока-а-стая.
— А на вкус так еще слаще. Очистить? У меня есть ножичек, — предложил Васька.