Повесть об укротителе
Шрифт:
— Нет, папа, я не выпускал ее…
— Беги скорее к дяде Коле в уборную и скажи, что Фатима убежала.
Иван Данилович схватил железную виду и побежал в конюшню. Как бы Фатима не натворила чего-нибудь… Направив впереди себя вилу, Иван Данилович быстро вошел в конюшню. Из-за чана выскочил с ведром в руке ночной сторож Кудимов и крикнул:
— Лев! Лев!
— Где?
— Не знаю.
Петухов побежал в фойе.
— Фатима! Фатима! — звал он львицу, поглядывая по сторонам.
Его догнали Николай Павлович и Мария Петровна, вооруженные палками
— Ваня, ты иди в партер, посмотри там, а мы с Машей пройдем здесь.
Обежав фойе, Ладильщиков бросился в партер.
— Ну, как, Ваня, не видать?
— Нет.
И вдруг услышали — на хорах загремел барабан. Кто может там стучать в такую пору? Музыканты давно ушли. Поднялись на хоры. Никого. Стоят голые стулья, пианино, пюпитры, а барабан лежит на боку. Странно! Кто мог его свалить?
— Фатима! Фатима! — позвал Ладильщиков.
Кто-то заворочался за пианино, засопел. Взглянули туда. Там лежала львица, испуганно посверкивая огненными глазами.
— Фатима… Фатимочка… Иди сюда… — поманил её Ладильщиков.
Львица, узнав хозяина, вылезла из своего укрытия и, оживленно-радостная, прижалась к ногам Ладильщикова. Она сильно напугалась и ночного сторожа с его водой, и гремящего барабана, а от лошадиного удара ноет бок… Страшно одной, без хозяина, в огромном, жутко-пустом, тёмном цирке!
Фатима охотно пошла за хозяином, а когда увидела свою клетку, в которой лежал её детеныш, побежала туда сама, как в родной дом.
— Вот результат твоего спартанского воспитания, — сердито сказала своему мужу Вера Игнатьевна, — ты всё Руслану разрешаешь, и он везде лезет.
— Вера, ну просто глупый случай.
— У осторожных, умных людей таких случаев не бывает.
— А зачем ты полез в клетку? — спросил Николай Павлович.
— Я Цезаря хотел покормить…
— Ах ты, глупыш! — воскликнула Вера Игнатьевна, обнимая сына и прижимая его к груди. — Сердце у тебя мое, доброе, а голова, как у отца, безрассудная…
…Придя домой поздно ночью усталыми, Николай Павлович и Мария Петровна долго не могли уснуть — так взбудоражили их события дня. Они перечитывали приветственные письма и телеграммы и говорили обо всем: и о своих друзьях, которые их не забывают, и о наркоме, о Гагенбеке и зверях, о Руслане и Фатиме, о пионерах и о своей жизни, полной напряженного труда, тревог и переживаний.
Рассматривая резную шкатулку, подаренную ему пионерами, Николай Павлович сказал:
— Машенька, смотри: оказывается, тут звери изображены.
На боках и на крышке резной шкатулки видны были силуэты медвежат, льва, тигра и собак.
— Как искусно сделано! — промолвила Мария Петровна, рассматривая шкатулку.
Ложась спать, Николай Павлович устало повалился на постель и тяжело вздохнул:
— Ох, Маша, какой сегодня радостный и трудный день!..
ВОЙНА
Война застала Ладильщикова в большом южном городе, на берегу Дона.
Здесь, в цирке, он встретился со своим старым знакомым — Дротянко. Тринадцать
— А-а, гора с горой не сходится, а человек с человеком может сойтись…
Дротянко вел себя по отношению к Ладильщикову так, как будто между ними ничего плохого не было. Когда же Николай Павлович напомнил ему о неудачном чемпионате, Дротянко сконфуженно промолвил:
— Да что старое вспоминать… Такие времена были — нэп…
Дротянко был администратором цирка, а его жена Берта Карловна — дрессировщицей собачек. Толстая и неповоротливая, с крашеными волосами оранжевого цвета, одетая в синее бархатное платье с блестками на груди, Берта Карловна так важно держалась на манеже, словно показывала зрителям какой-то необыкновенный номер, хотя ее беленькие шпицы проделывали простые трюки: бегали по барьеру, прыгали в обручи и делали несложные пируэты.
Война шла уже два месяца.
С тяжелыми кровопролитными боями наши войска отходили в глубь страны. Горели города, села и станции. Беженцы из западных областей двигались на восток поездами, машинами, подводами и пешком. А подальше на восток, там, где еще не было затемнения, и поближе к фронту, где оно уже было, шла напряженная, полувоенная, полумирная жизнь: день и ночь проводилось обучение призывников, люди работали, учились и даже ходили в театры.
Сначала представления шли в летнем цирке «шапито», но потом, когда с наступлением темноты начали налетать юнкерсы и город настороженно притихал в полном затемнении, вечерние представления стало проводить трудно, особенно со зверями. В темноте звери плохо повиновались: рычали, метались, сталкивались, и в такие моменты укротителю опасно было находиться в клетке.
По ночам враг бросал на город зажигательные бомбы, но бдительные дежурные, стоявшие на посту во дворах, на улицах и на крышах, тушили их, как только начинал распускаться огненный цветок «зажигалки».
Однажды во время вечернего представления вражеская «зажигалка» попала в цирк и, пробив брезентовую крышу, упала на манеж. У Султана вспыхнула грива. Лев взревел и заметался. Дежурный пожарник, стоявший с брандспойтом возле клетки, пустил на льва струю воды, но пламя не погасло.
— Что вы делаете?! — крикнул Ладильщиков, — Песку давайте!
Все звери вскочили с тумб и шарахнулись от Султана, к туннелю. Зрители повалили к выходу, Ладильщиков крикнул;
— Открыть туннель! Домой!
Петухов открыл дверку, и звери, толкаясь и огрызаясь друг на друга, устремились в туннель.
Султана Ладильщиков оттеснил от входа в туннель, и дверку захлопнули. В клетку вбежал Петухов, и вдвоем с Николаем Павловичем они затушили песком горящую гриву и «зажигалку», вокруг которой тлели влажные опилки.
Мокрый Султан дрожал и рычал. Протерев его досуха полотенцем, загнали в маленькую клетку.