Повесть Вендийских Гор
Шрифт:
Улочку перегораживала куча круглых камней, и Конан был вынужден пробираться вдоль стены. Он прижался к ней рукой и тотчас отдернул ее в отвращении, как будто невзначай коснулся жабы. Стена была сырой, словно только что прошел дождь, и когда Конан поднес пальцы к свету, он увидел, что дождь этот был кровавым.
Конан почувствовал, что спина его покрывается липким холодным потом. Он бесшумно вынул меч и заскользил вдоль стены. За кучей камней открылась маленькая круглая площадь с высохшим бассейном и раскидистым голым деревом с обломанной верхушкой. Толстенный, в пять-шесть обхватов, ствол дерева был обвит полуистлевшей веревкой с длинными треугольными
Фасады домов, выходивших на площадь вглядывались в пришельца пустыми глазницами окон. Солнце здесь казалось тусклым и небо окончательно теряло цвет.
Низ одного из домов был густо покрыт рисунками. Черные силуэты огромных львов прыгали на силуэты людей, слонов, верблюдов, собак и коров. Лесенка, спускающаяся на площадь, выходила из открытой пасти самого крупного льва, обернувшегося, в отличие от остальных, к площади.
Слева от нее был еще один силуэт, отличающийся от всех остальных неуловимой формой. И он двигался! Конан крепче сжал рукоять меча. Старого, доброго меча, столько раз выручавшего его из, казалось, безнадежных ситуаций. Он не знал, кто приближается к нему, кто крадется в узком промежутке видимого и невидимого мира. Обладает ли это существо плотью? И если да, то насколько крепка его шкура?
Тень нависла над киммерийцем. Он увидел, как у его ног маленькими смерчиками взвивается пыль. Ближе и ближе. Конан рубанул мечом на уровне своей груди. Раздался душераздирающий визг и в воздухе появилась темно-синяя полоска. Густая как мед жидкость потянулась к земле. В пыли стали образовываться аккуратные круглые лужицы. Конан расхохотался и принялся рубить невидимку изо всех сил. Тварь оказалась слабой и беззащитной, если не считать невидимости, которая могла смутить разве что ребенка или непроходимого глупца! Тварь визжала и пыталась убежать, но Конан хорошо знал свое дело.
Через несколько мгновений визг перешел в долгий непрерывный стон и все кончилось. Внутри тварь была видимой. Разваленные мечом Конана внутренности пузырились у его ног. Он пнул какой-то подергивающийся отросток и осмотрелся в поисках других претендентов на смерть от его руки. Вокруг было пусто. Если у твари и были сородичи, они все скрылись.
Конан пересек площадь и поднялся по лестнице, ведущей в пасть льва. Внутри дома царило запустение. Пыль толстым слоем лежала на полу, и взвивалась под ногами киммерийца. На стенах висели обрывки истлевших гобеленов. Сразу за входом был круглый зал с тремя арками, за которыми виднелись лестницы.
Лестница, напротив входа, вела вниз. Северянин спустился и попал в большую квадратную комнату. Слабый свет из узких окон под потолком падал на сундуки, погребенные под слоем пыли. Удар меча освободил крышку одного из сундуков от тяжелого железного замка. Крышка откинулась с немилосердным скрипом и Конан едва не задохнулся от поднявшейся тучи пыли. Заглянув вниз, он разочарованно вскрикнул. В сундуке было пусто, пусто как в кошельке нищего. В углу сундука покоился единственный зуб костяного гребня.
Второй сундук явил ту же картину, только вместо зуба гребня в нем лежали девичьи бусы из высушенных орешков. Конан подцепил их острием меча и они рассыпались. Остальные сундуки так же не принесли никакого удовлетворения. В некоторых вообще ничего не было, остальные хранили в своем вместительном нутре лишь никому не нужный хлам.
Конан вернулся в круглый зал и поднялся наверх, сначала по левой лестнице, затем по правой, и ничего, кроме пустых комнат не обнаружил. Дом выглядел так, словно его грабили десятки раз, пока не унесли все, что
Выйдя на площадь, Конан услышал человеческую речь. Он мгновенно обнажил меч, отпрыгивая к стене дома и приседая на корточки за лестницу, но в следующий миг с успокоенным сердцем поднялся.
— Ну кому, интересно, понадобилось насыпать посреди улицы кучу камней, да еще и подбирать их один к одному, чтобы они все были гладкие и круглые? — раздраженно спросил знакомый голос, мягкий баритон Серзака.
— Главное — зачем при этом оставлять такой удобный проход? — поддержал Горкан. — Вот этого я совсем не понимаю.
Серзак и Горкан остановились как вкопанные, увидев в тени мертвого дерева высокого человека, похожего на бронзовую статую.
— Зачем вы покинули коней? — осведомился Конан, когда его спутники подошли ближе.
— У нас неприятности, — ответил Горкан. — Серьезные неприятности для всех нас.
— Нас догнало то чудовище с рогом? — изумился Конан.
— Хуже, — сказал Серзак. — Мы не смогли подсчитать точно, но кажется их не меньше сотни. Злых, тяжело вооруженных конников в шлемах с хвостами яков. И командует ими, как ты догадываешься, наш хороший знакомый. Гириш, собственной персоной.
33
Дворец правителя города находился в двухстах шагах от Площади Лепестков. Высокие башни с оставшейся кое-где чешуей мозаики блестели на тусклом солнце. Стены стояли незыблемо. В отличие от других домов города дворец строили добротно и на века, пригласив опытных кхитайских зодчих. Внутри дворца зеленело единственное, сохранившееся в живых, дерево города. В зеленой мгле под деревом лежали семь продолговатых каменных гробов черного цвета и один разбитый на сверкающие куски хрустальный гроб.
Вокруг бродили тени, множество теней. Они пришли к своим пастырям за помощью. Они были голодны, очень голодны — и когда появившаяся еда, великолепное мясо, оказала успешное сопротивление, они стали еще и злы. Они кружили у семи гробов повелителей и пытались безмолвно докричаться до их душ.
Сто весен назад, когда город был жив и в нем всюду слышался смех, разговоры, радостный визг детей и шепот влюбленных, здесь в этом саду, тогда закрытом хрустальной крышей, царь Хуагрун оплакивал свою возлюбленную. Хуагрун был магом и достиг больших успехов на этом поприще, но не смог уберечь от смерти единственное дорогое ему существо. Женщину дивной, неземной красоты, душа которой освещала всю его жизнь. Любое, свободное от государственных и магических занятий, время он проводил только с ней, и когда она внезапно умерла перестал находить себе место. Он уже даже не мог ничего делать. Все проходило у него сквозь пальцы. Он бросил государство на произвол судьбы и погрузился в глубокую печаль. Он изготовил хрустальный саркофаг, положил в него тело возлюбленной и поставил его посреди закрытого сада. Свои покои он перенес в сад, чтобы не расставаться с возлюбленной ни днем, ни ночью. Лето было жарким — и тело ее стало разлагаться. На прекрасном лбу умершей появились отвратительные пятна. Лицо постепенно менялось в цвете и распухало. Но влюбленный Хуагрун не замечал этого. Сладковатый запах разложения витал под зеленой сенью, и Хуагруну он казался приятнее всех благовоний подлунного мира.