«Повесть временных лет» как исторический источник

Никитин Андрей Леонидович

Давыдом Игоревичем и уже ослепленным Васильком во Владимире Волынском:

«Яко приближися пость великый, и мне ту сущю оу Володи-мере (волынском. — А. Н.); оу едину нощь присла по мя князь Давыдъ, и придохъ к нему, и седяху дружина около его, и посади мя, и рече ми: се молвилъ Василко сы ночи ко Вланови и къ Колчю, реклъ такс Василко: се слышу, оже идеть Володимеръ и Святополкъ на Давыда; да же мене Давыдъ послушал, да быхъ послалъ мужа своего к Володимеру, воротится, ведаю, бо ся с нимъ что молвилъ, и не поидеть; да се, Василю, шлю тя, еди к Василкови со сима отроками, и молви ему тако: оже хощеши послати мужа своего и воротится Володимеръ, то вдам ти которыи любо город, любо Всеволожь, любо Шеполь, любо Перемиль; азъ же идохъ к Василкови и поведахъ ему всю речь Давыдову; он же рече: сего есмь не молвилъ, но надеяся на Бога послю к Володимеру, да быша не прольяли крови меня деля; но сему ми дивно: даеть ми градъ свои, або и Теребовль моя волость, пождавши и ныне; яко же и бысть: въскоре бо прия власть свою; мне же рече: иди къ Да-выдови и рци ему: пришли ми Кулмея, азъ его пошьлю к Воладимеру; и не послуша его Давыд, и посла мя, река пакы: нету Кулъмея; и рече ми Василко: посиде мало; и повеле слузи своему ити вон; и седе со мною, и нача глаголати <…> по семь же приходящю великому дни, и поиде Давыд, прияти хотя власть Василкову» [Ип., 239–240].

АА.Шахматов считал этого «Василия» духовником Василька теребовльского, который якобы сопровождал князя на Любечский съезд, отправлен им был с обозом в Киев, а «во Владимире дождался

и встретил своего князя». «Что Василий был спутником Василька Ростиславича и после своей беседы с ним, видно из того подробного описания (которое мы имеем, конечно, благодаря Василию) событий, разыгравшихся в 1098 и 1099 году на Волыни и у Перемышля», — писал исследователь [31] . Все эти фантазии, не имеющие никаких оснований в тексте, справедливо отмел в свое время Б. А. Рыбаков, указав на вероятность того, что Василий был «муж Святополка» [32] , т. е. его доверенное лицо. Следует отметить, что данная «повесть» существует не обособленно в тексте ПВЛ, как то обычно представляют, извлекая из контекста ту или иную новеллу, а является частью своего рода «хроники княжения Святополка», которая начинается смертью

31

Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. XXXII–XXXIII.

32

Рыбаков Б. А. Древняя Русь…, с. 277.

Всеволода Ярославича в 1093 г. и завершается (?) примирением действующих лиц в 1100 г. в Уветичах (т. е., скорее всего, в принадлежавшем Святополку Витичеве на Днепре). Через эту «хронику» проходят одни и те же лица, начинающие с раздоров и кончающие полным примирением и закреплением княжений. Это — существенно. Однако и «хроника», и «повесть» во время многочисленных переписок испытали различного рода сокращения — в результате дефектов протографов и просто сокращений для экономии места, как можно видеть не только на всех без исключения летописных текстах, но даже на текстах юридического характера, вроде Правды Руской, причем остается неизвестно, что именно было сокращено. Так, при общей полноте «хроники» в Ипатьевской летописи, текст «повести» исправнее в Лаврентьевском списке, где в обращении Давыда к «Василию» сохранилась синтагма «к тезу своему» («да се, Василю, шлю тя: иди к Василкови, тезу своему, с сима отрокома» [Л., 265]), которая дала основание АА.Шахматову предположить, что «тьзу» — «позднейшее чтение, заменившее первоначальное „сыну“» [33] . При этом, как часто бывает, наибольшее количество сокращений было сделано к концу повествования, в рассказе о военных действиях, почему не всегда легко разобраться, о ком из действующих лиц, носящих одинаковые имена, идет речь.

33

Шахматов А. А. Повесть временных лет…, с. XXXII.

Дело в том, что в этом сюжете задействованы три Василия — князь Василий Ростиславич (Василек) теребовльский, Василий, боярин Давыда Игоревича, оклеветавший Василька, позднее повешенный и расстрелянный со своим соучастником Лазорем, и еще один Василий — посадник Святополка Изяславича в том самом Владимире Волынском, в котором происходит встреча «Василия» с Давыдом Игоревичем и Васильком. Признание тождества «Василия» с посадником Василием объясняет, каким образом он очутился во Владимире, почему именно к нему обращается за помощью Давыд, форму этого обращения (служилый человек!), отношение к нему Василька, а, равным образом, и последующие перипетии судьбы посадника Василия. Давыд Игоревич его признает и терпит во Владимире лишь до того момента, когда Святополк Изяславич, вынужденный отмежеваться от Давыда Игоревича и взять обязательство изгнать его из Русской земли («яко реша Святополку: яко Давыда сколота, то иди ты, Святополче, на Давыда: любо ими, любо прожени и» [Л., 264–265]), идет на Давыда, а тот, естественно, изгоняет его по садника из города. Ситуация меняется, когда «Святоша и Путята перелета городъ и посадника Святополча Василия посадиста» [Ип., 247]. Когда же Давыд с помощью половцев Боняка вернул себе Луцк и подошел к Владимиру, Василию пришлось бежать уже в Киев [Ип., 247–248] [34] .

34

ПСРЛ, т. 2. СПб., 1845, с. 284–285.

К сожалению, увидев в Василии «мужа Святополка», Б. А. Рыбаков на этом не остановился, решив переиграть домыслы А. А. Шахматова о «летописи галицкого попа Василия» в «третью редакцию ПВЛ», заказанную Василию якобы Мстиславом Владимировичем, и это при том, что рассказ Василия о встрече с ослепленным Васильком явно имеет вставной характер. В результате под пером историка Василий оказался талантливым писателем, у которого «драматизм описания сочетается с протокольной точностью», поскольку он писал «по свежим следам». Согласно Рыбакову, Василий «был в Звенигороде и слышал сам, как „троскотали“ кости несчастного князя, придавленного досками к полу в момент ослепления»; он «знал, как Боняк ночью выл волком» и всё это время был «агентом Мономаха», после чего стал «явным обличителем Святополка», от которого бежал к Мстиславу Владимировичу, а вернувшись после смерти Святополка в Киев, исполнял «заказ Мономаха» в качестве летописателя, т. к. «за 20 лет литературный кругозор Василия мог расшириться» [35] . Поскольку никаких доказательств всему этому нет и быть не может, следует признать, что подобные фантазии не имеют никакого отношения ни к науке, ни к ПВЛ. Однако путь был проложен, и первой жертвой доверчивости к авторитету академика стал М. Х. Алешковский, который, сохранив за Василием редактуру ПВЛ в 1118–1119 гг., превратил «мужа Святополча» уже в «новгородца Василия», усвоив ему выдержки из хроники Георгия Амартола, легенду о Кие, обнаружение договоров Олега, Игоря и Святослава с греками, легенду об апостоле Андрее, рассказ о Любечской битве и переработку чуть ли не всего текста ПВЛ, как то должен был сделать редактор «свода Мстислава» и создатель «третьей редакции ПВЛ» [36] . Не слишком ли много для посадника Святополка, который, безусловно, лучше управлялся с мечом, чем с пером?

35

Рыбаков Б. А. Древняя Русь…, с. 275–279.

36

Алешковский М. Х. Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в древней Руси. М., 1971, с. 34–49.

Отказавшись от полемики с Л. Мюллером, который, как вынужден был признать исследователь, высказал «детально аргументированное сомнение в самом существовании так называе мой третьей редакции Повести временных лет», Алешковский попытался спасти положение, указав, что немецкий историк «не отвел и даже не упомянул одного, самого важного, на наш взгляд, аргумента великого ученого» (А. А. Шахматова. — А. Н.), а именно того самого отсчета «преже сих 4 лет» не от 1096, а от 1114 г.,

получая, таким образом, 1117 г., под которым в летописи находятся приписки о событиях 1118 г. Поскольку, считал Алешковский, они могли быть сделаны только в 1119 г., то от этой даты и следует отсчитывать назад четыре года, что дает 1116 г., под которым в НПЛ мы находим «правильную» дату строительства крепости в Ладоге и, стало быть, пребывания автора на северо-западе русских земель. «В этом убеждает нас и то, — писал исследователь, — что в новгородском летописании сохранился авторский текст Повести временных лет 1115 г.» [37] Но так ли это? Обращаясь к работе Н. Г. Бережкова о хронологии русского летописания, Алешковский должен был знать уничижительные для него выводы исследователя о «вторичности» новгородских известий в НПЛ, не только заимствованных из ПВЛ, но и внесенных с ошибочными датами, что, по наблюдению ученого, вообще характерно для хронологии НПЛ, содержащих безусловные ошибки по сравнению с ПВЛ [38] , поэтому ни о каком «авторском тексте Нестора» в НПЛ не может быть и речи. То же самое, только с других позиций и на другом материале достаточно подробно показал А. Г. Кузьмин [39] .

37

Алешковский М. Х. Повесть временных лет…, с. 39.

38

Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963, с. 219–222.

39

Кузьмин А. Г. Начальные этапы…, с. 85–110.

Иными словами, вся аргументация исследователя оказалась основанной на ошибочных посылках.

Позднее в заметке, появившейся в «Археографическом ежегоднике за 1968 г.», М. Х. Алешковский, опираясь на предшествующий тексту Комиссионного списка НПЛ перечень «кто колико княжилъ» русских князей, попытался обосновать датировку «первой авторской редакции ПВЛ» 1115 годом, и, соответственно, «второй редакции» 1119 годом [40] . И то, и другое, как легко можно проверить, оказывается безусловным недоразумением, основанном на неверных расчетах сводчика, не сообразующихся ни с хронологическими выкладками и самоповеркой ПВЛ, откуда заимствована часть цифр, ни с суммарными итогами самого списка, в чем нетрудно убедиться каждому, повторив эти расчеты. Более того, по данному списку оказывается, что Ярополк (Святославич), кроме 8 лет, отведенных ему ПВЛ, еще «в крещении кьняжи 17 лет», Святополк (Владимирович) — «3 лета», которых у него не было, и т. д. [НПЛ, 466].

40

Алешковский М. Х. К датировке первой редакции Повести временных лет. // АЕ за 1968 г. М., 1970, с. 71–72.

Примечательно, что, выбирая тексты ПВЛ, носящие на себе признаки одного автора или переработчика, М. Х. Алешковский, как я покажу это в дальнейшем, во многом был прав. Ошибался же он в главном — в том неисторическом подходе к тексту, когда целью оказывается не выяснение его внутренней структуры и истории, а поиски того единственного человека, который его мог написать. В его работе есть много интересных наблюдений, которые могут найти свое место в построении общей картины, однако всё это было направлено на утверждение ошибочного положения о рубеже 1118/1119 гг. в качестве завершающего этапа создания ПВЛ. Такая постановка вопроса оказалась самой тягостной по своим последствиям ошибкой А. А. Шахматова, не увидевшего (и не давшего увидеть остальным исследователям), что, во-первых, структура и содержание ПВЛ (чередование погодных хроникальных заметок о событиях и явлениях с новеллами о тех же событиях, написанными спустя годы, по памяти) и после 1118 г. (по крайней мере, до конца 40-х гг. XII в.) свидетельствуют о едином архетипе, к которому восходят протографы как Лаврентьевского, так и Ипатьевского извода списков, заставляя вспомнить замечание А. Г. Кузьмина, что некоторые вставки в ПВЛ «отражают политическую и идеологическую борьбу более позднего (чем 1118 г. — А. Н.) времени, может быть даже конца XII в.» [41] , а, во-вторых, что тексты ПВЛ могут нести и несут следы редактур, вставок и прямых переработок еще более позднего времени, поскольку они дошли до нас в составе сводов уже конца XIV и первой половины XV вв. [42]

41

Кузьмин А. Г. К вопросу о происхождении…, с. 53.

42

См. во втором разделе книги статью «Датирующие реалии рассказа Ипатьевской летописи о походе 1185 г. на половцев».

3. Краевед-киевлянин в ПВЛ

Одним из наиболее сложных, до конца не разрешенных вопросов изучения ПВЛ остается проблема «авторства Нестора» и, более широко, выделения авторов отдельных сюжетов и существования различных редакций ПВЛ. Отсылая интересующихся к последнему по времени, наиболее полному историографическому обзору этой темы, представленному в работе А. Г. Кузьмина [43] , можно констатировать согласие большинства исследователей в невозможности отождествить Нестера/Нестора, создателя «Чтений о Борисе и Глебе» и «Жития Феодосия», с автором ПВЛ из-за противоречий в изложении и освещении одних и тех же фактов. Более того, представленные в ПВЛ главы «Жития Феодосия», которые в Успенском сборнике XII–XIII вв. и в Патерике Киево-Печерского монастыря маркированны именем Нестера/Нестора, отличаются и по своей лексике, что только увеличивает сомнения в идентичности их автора.

43

Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977, с. 132–220.

И всё же такое единодушие по одной из кардинальных проблем источниковедения вызывает желание если не решить ее (что в настоящее время представляется нереальным), то хотя бы наметить возможные пути к такому решению в дальнейшем. Сложность в том, что древнейший, но не лучший список ПВЛ, представлен Лаврентьевской летописью 1377 г. [44] , тогда как более полный, Ипатьевский, известен в списке только начала второй четверти XV в., т. е. оба они несут на себе отпечаток многочисленных изъятий, вставок, а главное — недатированных редакторских правок и переработок более ранних списков. Попытка А. А. Шахматова использовать для реконструкции раннего этапа древнерусского летописания НПЛ, продержавшись довольно долго в отечественном летописеведении благодаря авторитету исследователя, в конечном счете была оставлена, как несостоятельная, равно как и его идея о трех редакциях ПВЛ, поскольку наблюдения за списками убеждают, что Лаврентьевский (с записью Сильвестра) и Ипатьевский изводы представляют одну и ту же редакцию, отличающиеся только своими сокращениями общего архетипа. Последнее обстоятельство позволяет использовать для анализа именно Ипатьевский вариант, как более полный, обращаясь к Лаврентьевскому только по мере необходимости.

44

«Из всего вышеизложенного явствует, как ненадежен текст Лаврентьевской летописи для восстановления по нему первоначального текста „Повести временных лет“», — писал А. А. Шахматов (Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.-Л., 1938, с. 37).