Повести Ангрии
Шрифт:
Прошла неделя-другая. Суд на Гастингсом, как всякая громкая сенсация, был забыт. Сам арестант отправился к черту или к Белькастро, что одно и то же. Он пешим маршем выступил из Заморны в составе одной из рот прославленного полка под командованием капитана Дампьера. На нем были белые штаны, алый кушак и полосатая куртка. Под звуки трубы, барабана и горна пропащий удалец покинул город, оставив по себе воспоминания о том, кем он был — человеком, и кем стал — чудовищем.
Удивительное дело: бесчестье Гастингса ничуть не уронило его во мнении сестры. Родных отталкивает не публичное осуждение, а личная обида. Мисс Гастингс слышала, как его поносят на каждом шагу, обливают грязью в каждой газете, но для нее он был все тем же братом, что и до своего падения, и она смотрела на него все через те же розовые очки. Сестра проводила его с ликующей надеждой (полностью ее заслугой, потому что никто больше эту надежду не разделял), что он грядущими подвигами смоет грязные наветы
Когда упомянутые волнения улеглись, мисс Гастингс, вполне счастливая, что ее брат — лучший из людей, как мы уже говорили, — вышел из тюрьмы живым, огляделась по сторонам и задумалась, что делать дальше. Многие, окажись они одни посреди купеческой Заморны, растерялись бы, но только не мисс Гастингс. Она взялась за дело с проворством и усердием муравья: призвала на помощь хорошие манеры и обходительность, обратилась к богатым городским фабрикантам и окрестным помещикам, очаровала их своими талантами, умом, образованностью и за две недели набрала целый класс учениц. Нужда ей теперь не грозила; более того, у нее появились средства на все те изящные приятности, которые скрашивают жизнь. Мисс Гастингс справедливо полагала себя вполне обеспеченной. Она ни от кого не зависела, ни перед кем не отвечала. Первую половину дня она проводила у себя в гостиной, окруженная классом, не вдалбливая мучительно начатки знаний зевающим школьницам (что всей душой ненавидела и к чему из-за своей раздражительности была решительно неспособна), а помогая совершенствоваться тем, кто уже преодолел первые ступени образования: читая, комментируя, объясняя, предоставляя им слушать и зная при этом, что никто не будет корить ее за неуспехи учениц. Маленькая серьезная учительница быстро завоевала любовь и уважение подопечных, среди которых были дочери богатейших семейств города. Она умела сперва поразить юных леди своими превосходящими талантами, а после очаровать их дружелюбием и сердечностью. Очень скоро у нее появилось множество друзей; приятную молодую особу наперебой звали в лучшие дома Заморны и везде ценили за ум, дарования, предупредительность и безукоризненные манеры. Соответственно росло и число учениц; мисс Гастингс получила все, о чем может мечтать девушка пяти футов ростом, не достигшая и двадцати лет. Она хорошо выглядела, хорошо одевалась — скромно, даже скромнее, чем раньше, если такое возможно, но все равно очень тщательно и со вкусом; она порхала стремительно, как пчелка. Разумеется, она была счастлива.
Нет. Жизненные блага отвешиваются строго, чтобы никому не досталось все сразу. У нее были деньги, друзья, здоровье и всеобщее восхищение, однако упрямая гордячка не находила никого, кто был бы равен ей по уму и кого она, следовательно, могла бы полюбить. К тому же состоятельные знакомцы испытывали к ней почтение — почтение, к которому она совершенно не стремилась и тем не менее постоянно его внушала. Мисс Гастингс мечтала о другом — о более теплой и близкой привязанности. Однако это чувство не пробуждалось, и некому было на него ответить. Ах, Генри, ах, Пендлтон, ах, родные холмы!
Порою в вечерних сумерках мисс Гастингс одиноко расхаживала по своей уютной гостиной и думала о доме, тосковала о доме, пока не начинала рыдать от мысли, что никогда его больше не увидит. Тоска была так сильна, что временами, глядя в просвет занавесок на темное небо за стеклами эркера, она отчетливо видела на горизонте синие очертания вересковых пустошей, в точности как из окна Колн-Мосс. А когда возвращалась явь — дома, фонари, улица, — бедняжку охватывало умоисступление. Иногда какой-нибудь звук в доме казался ей скрипом отцовского стула, придвигаемого к камину; порою она как будто различала лай Гектора и Юноны, собак Генри, а то и его собственные шаги и явственно слышала, как он ставит к стене ружье. Увы, все это ей лишь чудилось. Генри изменился, она изменилась, прошлое утрачено безвозвратно. В такие минуты сердце мисс Гастингс разрывалось от желания увидеть одинокого старика в ангрийской глуши. Однако гордость побороть нелегко. Она не вернется к отцу.
Очень часто, когда сумерки сгущались и ровное алое пламя камина окрашивало обои в более теплые тона, раздумья мисс Гастингс принимали новый оборот. Пылкая девушка грезила о сэре Уильяме Перси. Она не думала больше с ним видеться, краснела при мысли, что когда-то самонадеянно позволила себе вообразить, будто не вполне ему безразлична, и все же вспоминала его голос, слова, облик с тем романтическим чувством, о котором мало кто на земле имеет хотя бы самое отдаленное представление. Все связанное с ним хранилось в ее памяти как сокровище. Она могла отчетливо повторить каждое слово, могла как въяве увидеть его лицо, быстрый орлиный взор, привычные жесты. Упоминание в газете его имени или какого-то связанного с ним эпизода становилось для мисс Гастингс эпохою в жизни; все эти заметки тщательно сберегались и бесконечно перечитывались.
Так думала мисс Гастингс; такие или почти такие слова ложились на музыку у нее в голове. Однако вслух они не прозвучали. Мисс Гастингс не смела признаться в своем безумии даже самой себе. Она лишь на миг помедлила у открытого фортепьяно, тронула пальцами клавиши и, сыграв ноту-другую печальной мелодии, пропела последние строки последнего куплета:
Горше смерти таить страданье Неразделенных чувств.Но тут же отдернула руку, захлопнула инструмент и довольно резко высказалась вслух по поводу чистейшего безумия, потом зажгла свечу и, поскольку часы уже пробили одиннадцать, взбежала по лестнице в спальню так быстро, словно за нею гналось привидение.
Глава 4
Как-то погожим вечером мисс Гастингс вышла погулять. Она уже оставила позади шумную Заморну и медленно брела по Гернингтонской дороге. Сбоку тянулась высокая стена помещичьего парка, впереди лежала тихая открытая местность. Время от времени мимо проносились всадник или карета, но в целом вечер и пейзаж были исполнены мирного покоя. Мисс Гастингс, закутанная в шаль, с опущенной вуалью на шляпке, неспешно шла вперед, радуясь случаю побыть в тиши, когда никто не отвлекает разговорами и можно без помех предаваться мечтам. Проезжающие дилижансы поддерживали в ней какое-то странное ожидание: она каждый раз вглядывалась в седоков, не вполне понимая, кого надеется увидеть — быть может, какого-нибудь знакомца из далекого Пендлтона.
Следуя привычному маршруту, она довольно скоро повернула на старую боковую дорогу. По одну сторону тянулась зеленая изгородь, по другую — поля. Здесь спокойствие и тишина были еще более полными. Почтовый тракт остался позади; чувство безраздельного одиночества усилилось. Вечернее солнце, казалось, улыбается еще мягче. Далеко в поле какая-то птица то чисто и весело выводила звонкую трель, то задумчиво умолкала. Мисс Гастингс подошла к старым воротам; столбы были каменные, серые, в зеленых пятнах мха, бревенчатый частокол покосился и зарос бурьяном — прекрасная натура для художника. За воротами начинался большой луг, вернее, целая череда лугов, потому что дорога вела через калитки в изгородях, с пастбища на пастбище, и где оканчивалась — неведомо. Здесь мисс Гастингс привыкла гулять часами, удовлетворяя болезненную тягу к строительству воздушных замков, вполне счастливая, если не считать минут, когда ее пугал отдаленный рев гернингтонского быка, страшилища этих мест.
Подойдя к воротам, она машинально протянула руку, чтобы повернуть щеколду. Створки были открыты, и она вошла, но тут же вздрогнула и остановилась. На камне за воротами лежала мужская шляпа и перчатки; рядом, охраняя их, сидел спаниель. При виде незнакомки пес вскочил и тявкнул — впрочем, без особой злости: инстинкт подсказывал ему, что приближающееся существо не опасно. Откуда-то донесся негромкий свист, однако человека, его издавшего, нигде видно не было. Собака заскулила и послушно легла. Мисс Гастингс пошла дальше.