Повести Ангрии
Шрифт:
— Отчасти узнал. У меня есть страсть: распутывать загадки, которые засели мне в голову. И если даже на самом одиноком кладбище есть такая плита, наверняка кто-нибудь хоть что-то о ней слышал.
— Так расскажите, что вам удалось выяснить, — попросила мисс Гастингс, поднимая глаза на сэра Уильяма. В ее взгляде явственно читалось, как околдована она их доверительным разговором, более чарующим, чем открытые признания в любви. Не надо краснеть и трепетать; довольно слушать его, сознавая, что он поверяет ей те полуромантические мечтания, которые, возможно, не открывал еще никому. Вероятно, она обманывалась, но обман этот был приятным, а сомнение и осторожность
— Садитесь же, — сказал баронет, — я расскажу, что знаю. Вижу, вы любите все, в чем есть оттенок романтики.
— Да, — ответила мисс Гастингс. — И вы, сэр Уильям, тоже, хотя стыдитесь в этом признаться.
Он улыбнулся и продолжил:
— Первым намеком я обязан довольно примечательному случаю. Как-то в конце августа я охотился в Инглсайдских холмах. Было жарко, к вечеру я устал и решил дойти до Скарской часовни, чтобы отдохнуть под сенью старого тиса, поразмышлять и, возможно, сочинить стишок о загадочных надгробиях с одним-единственным словом. Кстати, Элизабет, мне подумалось, что человек, заказавший эту надпись, был крайне прижимист. Резчики так дорого берут за каждую букву, и он изрядно сэкономил! Непременно расскажу об этом моему брату Эдварду при следующей встрече: вот уж ему такая мысль придется по душе! Впрочем, извините, вам не нравятся меркантильные замечания: они разрушают романтический ореол.
Итак, продолжаю. Я как раз открывал вон те воротца. Мешал камень, и я пнул их со всей силы, когда, к своему огорчению, увидел, что на кладбище кто-то есть. Вы и представить не можете, как я опечалился. Оно всегда было таким безлюдным, что я уже воображал его собственным владением, куда всем, кроме меня, вход заказан. Впрочем, теперь я понял, что глубоко заблуждался. У этой самой могилы, моей загадочной чистой доски, стоял субъект в охотничьем платье, опираясь двумя руками на дробовик, а в ярде от него, вон на той могиле, лежали два пойнтера, вывесив языки и тяжело дыша после летнего дня в холмах. Я уже готов был навести ружье на эту занятную компанию, но меня остановили два соображения: во-первых, голова малого может оказаться настолько чугунной, что пуля ее не возьмет, во-вторых, есть суд коронера и вердикт за предумышленное убийство. Посему я решил за ними понаблюдать.
Охотник стоял ко мне спиной. То был высокий плечистый человеческий экземпляр, и чем больше я вглядывался в его очертания, тем более убеждался, что где-то их уже видел. Стоял он неподвижно, как истукан, наводя на мысль о некоем сильном переживании. Мысль подтверждалась тем, что он раз или два поднес к глазам платок. Я уже приложил палец к носу и готов был отчетливо крикнуть: «Эй, сердешный!» — когда тот последний раз вытер глаза, торопливо запихнул платок в карман и, позвав: «Буян! Белл!» — быстро пошел к воротам. Черт возьми, в хорошенькую же переделку я угодил! Это лицо было мне так же знакомо, как ваше; я видел его увенчанным короной. Другими словами, то был наш законный повелитель Адриан Август собственной персоной.
— Герцог Заморна?! — воскликнула мисс Гастингс.
— Да.
— А он вас заметил?
— Меня? Нет, черт побери! Узнав его сатанинское величество, я тут же припустил без оглядки. О Боже, как я бежал!
— А какое это имеет отношение к могильному камню? Почему он плакал?
— Потому что там погребена одна из его пассий, женщина, о которой много говорили лет пять назад, Розамунда Уэллсли. Она умерла в домике где-то между Инглсайдом и Скаром, после того как прожила там несколько месяцев под вымышленным именем. Судя по тому,
— Наложила на себя руки? Почему?
— От стыда, что чересчур неосмотрительно любила его величество. Я как-то ее видел. Она была очень красива: немного похожа на нашу общую знакомую Джейн Мур лицом и фигурой — высокая, изящная, белокурая и с голубыми глазами. А вот по складу души, не в пример мисс Мур, умная и нежная. Герцог согласился стать ее опекуном и наставником. Он исполнил эти обязанности в своей всегдашней манере: опекал ревниво и наставлял денно и нощно — по крайней мере в искусстве любви. Примерно год она благоденствовала под королевским присмотром, потом начала чахнуть. Поползли нехорошие слухи. Они дошли до ее ушей. Родственники потребовали, чтобы она оставила венценосного опекуна. Он поклялся, что этого не будет; они настаивали и хотели ее забрать. Тогда его величество увез воспитанницу в отдаленнейшее свое имение и объявил родственникам, что те могут приехать за ней сами — если посмеют сунуться в сердце его страны. Она не оставила им такой возможности. Думаю, позор и страх привели ее чувства в горячечное исступление. Очень скоро Розамунда умерла — своей смертью или нет, бог весть. Здесь она погребена, и вот камень, который возлюбленный положил на ее могилу. Ну, Элизабет, как вам эта история?
— Как я понимаю, герцог Заморна ее не бросил и по-прежнему помнит даже и после смерти, — заметила мисс Гастингс.
— О! Конечно, это утешает, ведь герцог Заморна — земное божество! Дьявол его раздери!
— Судя по всему, что я слышала о герцоге Заморне, он изрядный повеса. Впрочем, насколько я понимаю, все знатные люди таковы.
— Вы когда-нибудь имели счастье лицезреть его величество? — спросил сэр Уильям.
— Ни разу.
— Однако вы видели его портреты, а они все, как один, отличаются большим сходством. Вам они нравятся?
— Без сомнения, он красив.
— О, конечно! Чертовски, убийственно красив! Какие глаза и нос, какие кудри и бакенбарды! А рост, а фигура! И грудь — два фута в поперечнике! Я еще не встречал женщины, которая бы не оценивала мужчин по росту и ширине плеч.
Мисс Гастингс только молча улыбнулась и потупила взор.
— Я крайне раздосадован и сердит, — проговорил сэр Уильям.
— Почему? — спросила мисс Гастингс, по-прежнему улыбаясь.
Сэр Уильям в свой черед промолчал, только принялся насвистывать. Через минуту он пристально огляделся и вновь посмотрел на спутницу.
— Вы заметили, — сказал он, — что солнце село и вокруг быстро темнеет?
— О да, — ответила мисс Гастингс, торопливо вскакивая. — Надо идти домой, сэр Уильям, как я забыла? Как перестала следить за временем?
— Не волнуйтесь, — произнес молодой баронет, — и присядьте еще на несколько минут. Я скажу то, что должен сказать.
Мисс Гастингс подчинилась.
— Вы видите, — продолжал он, — что все здесь безмолвно, сумерки сгущаются и землю озаряет лишь встающий месяц?
— Да.
— Вы знаете, что от вас до Заморны четыре мили и на две мили вокруг нет ни одного дома?
— Да.
— Так вы понимаете, что здесь, в сумерках и тишине, мы с вами одни?
— Да.
— Доверились бы вы в такой ситуации человеку, который вам неприятен?
— Нет.
— Так я вам приятен?
— Да.
— Насколько?
Последовала пауза — долгая пауза. Сэр Уильям не торопил ее с ответом, просто сидел тихо, тихо смотрел на мисс Гастингс и ждал. Наконец она проговорила чуть слышно: