Повести Ангрии
Шрифт:
Мисс Лори принадлежала герцогу Заморне. Она была его неоспоримой собственностью, точно так же как домик в Риво или Хоксклифский лес, и не мыслила себя в ином качестве. Хартфорд общался с нею исключительно по делам герцога, и она всегда выказывала глубочайшую приверженность интересам своего господина, не оставлявшую места всему остальному в мире. У нее была одна мысль — Заморна, Заморна! Мысль эта вросла в мисс Лори, стала частью ее натуры. Его отлучки, холодность, длительное небрежение не значили ничего. Она не могла отстраниться от герцога, как не могла бы отстраниться
Все это Хартфорд знал, как знал то, что Мина ценит его в той мере, в какой считает преданным государю. Ее дружба с генералом держалась на одном стержне: «Мы были соработниками и сострадальцами в общем деле». Так она сама сказала однажды вечером, прощаясь с тремя государственными мужами накануне охватившей Ангрию бури. Хартфорд помнил выражение, с которым мисс Лори произнесла эти слова: как будто бы моля о понимании людей совершенно другого склада ума. Впрочем, не будем об этом больше. Довольно сказать, что Хартфорд, вполне осознавая свое безрассудство, решил все же следовать велению страсти и теперь стоял перед хозяйкой Риво в отчаянной надежде обрести ее благосклонность.
Более двух часов прошло с тех пор, как лорд Хартфорд вступил под кров охотничьего домика. Чаепитие закончилось. Гость и хозяйка остались одни в тиши зимнего вечера. Хартфорд сидел по правую сторону камина, мисс Лори — по левую; их разделял только ее рабочий столик. Она вышивала по тюлю и сейчас, задумавшись, положила ладонь на рукоделие. Ее белые пальцы зачаровали Хартфорда. Все его сердце заполнила волна блаженства. Она так близко! Так ласкова, так кротка с ним! Он забылся и почти невольно схватил ее руку.
Мисс Лори подняла глаза. Если само действие и могло оставить хоть каплю сомнений, взгляд генерала развеял их окончательно: взгляд, в котором читалось яростное исступление чувств.
Изумленная, потрясенная, мисс Лори тем не менее быстро овладела собой. Она отдернула руку, вернулась к вышивке и, склонив голову, постаралась скрыть смущение под видом сосредоточенности на работе. Понимая, что неловкая пауза затягивается, хозяйка нарушила тишину. Голос ее был совершенно спокоен.
— Кольцо, которым вы только что любовались, некогда носила герцогиня Веллингтон.
— И вам его подарил ее сын? — горько спросил генерал.
— Нет, милорд, мне дала его сама герцогиня за несколько дней до смерти. На камне выгравировано ее девичье имя: Кэтрин Пакенхем.
— Однако, — настаивал Хартфорд, — я взял вашу руку не потому, что залюбовался кольцом. Нет, мне пришла мысль: если я когда-нибудь женюсь, то хорошо бы у моей жены были такие же тонкие снежно-белые руки.
— Я дочь простого солдата, милорд, а говорят, что у высокородных дам руки куда белее, чем у крестьянок.
Хартфорд, не отвечая, вскочил и облокотился на каминную полку.
— Мисс Лори, сказать вам, какой час был счастливейшим в моей жизни?
— Попробую угадать. Может быть, когда
— Нет, — с многозначительной улыбкой отвечал Хартфорд.
— Быть может, когда лорд Нортенгерленд вернул государственные печати? Я знаю, вы с графом издавна враждовали.
— Да, я ненавидел графа, и все же есть счастье большее, нежели триумф над поверженным врагом.
— Тогда буду надеяться, что вы говорите о Реставрации.
— Снова неверно. Удивительно, что в столь юные лета, мадам, ваш ум целиком занимает политика и вы не можете вообразить радости или горести, с нею не связанные. Вы напоминаете мне Уорнера.
— Наверное, я и впрямь на него похожа, — ответила мисс Лори. — Он часто сам мне так говорит. Я так давно живу среди государственных мужей, что почти разучилась думать по-женски.
— Неужели? — пробормотал Хартфорд. — Вот бы вы сказали это герцогу при ближайшей встрече.
Мисс Лори пропустила двусмысленное замечание мимо ушей и продолжила:
— Я не могу разгадать вашу загадку, милорд; придется вам раскрыть ее самому.
— Тогда, мисс Лори, приготовьтесь к неожиданности. Вы такая горячая патриотка, что, наверное, меня осудите, но счастливейший час мой жизни пришелся на самый черный день величайшего из бедствий Ангрии.
— Как так, милорд?
— Более того, мисс Лори, для вас самой то было горькое время. Час ваших величайших страданий стал для меня часом упоения.
Мисс Лори задрожала и отвернулась. Она, видимо, поняла, о чем он говорит.
— Вы помните первое июля тридцать шестого? — продолжал Хартфорд.
Она кивнула.
— Вы помните, что события того дня завершились ужасающей бурей?
— Да, милорд.
— Припоминаете, как вы сидели в этой самой комнате у огня и не уходили спать из страха, что проснетесь наутро в ином мире? Местность была тогда не так тиха, как сейчас. Вы не забыли прокатившийся в ночи пушечный гром, сказавший вам, что ваши жизнь и свобода висят на волоске, что враг подступил к Риво, а мы, оставшиеся защищать последнюю хрупкую надежду, застигнуты внезапной атакой? Тогда, наверное, вы вспомните и то, как я в час ночи вошел сюда и посоветовал вам бежать немедленно, дабы не угодить в позорный плен к Джордану. Вы сидели у погасшего камина, Эрнест Фицартур спал у вас на коленях. Вы ответили мне, что слышали пальбу и терпеливо ждали указаний, чтобы паническими действиями не нарушить моих планов. Я усадил вас в приготовленную карету и, вместе с остатками разбитых соратников, проводил до Заморны. Что было потом, мисс Лори?
Она, не в силах ответить, закрыла лицо руками.
— Что ж, — продолжал Хартфорд, — в самый разгар бури, в кромешной тьме, когда вся Заморна обратилась в населенный демонами ополоумевший ад, моих ребят зарубили саблями и вашу карету остановили. Я помню, как отчаянно вы сражались за Фицартура и как посмотрели на меня, когда его вырвали из ваших рук. Что до вашего спасения, им — нет нужды повторять — вы обязаны только мне. Вы признаете это, мисс Лори?
— Хартфорд, я это признаю. Но зачем вы вспомнили ту ужасную ночь?