Повести дpевних лет
Шрифт:
Вдали затих тяжкий гром морских волн. На еловых лапах висели бахромчатые лишайники, вековечные сосны мачтами лезли в небо. Доброга молча, как в знакомое лицо, вглядывался в каждое дерево, касался веток слабой рукой. На вырубке, откуда повольники брали лес для острога, староста затосковал, заскучал:
– Домой, домой...
Перед тыном поторопил брата:
– Скорее.
Во дворе Доброга захотел, чтобы его постель вынесли из-под навеса под открытое небо.
С моря надвинулась лохматая тучка. Доброга смотрел вверх, а кругом него стеснились
– Не обижайте их никогда, братья, - сказал Доброга про биарминов.– С ними всегда живите по нашей Новгородской Правде...
Передохнув, он продолжал:
– Для них не скупитесь на железо, делитесь всем...
Он начал задыхаться. Одинец приподнял старосту.
– Помни: ты мне обещал принять...– начал Доброга речь к брату и кашлянул. Изо рта потекла алая кровь. Одинец осторожно опустил брата на меховое изголовье.
Доброга хотел говорить еще, но не мог. Одни глаза говорили.
Он протянул руки, обнял жену и брата и отошел далеко-далеко, куда уходят все, кто честно прожил свой век, смело брал все, припасенное Матерью-Землей для человека, кто зря не чинил обиды и врагу, а за друга себя не щадил.
Застонали повольники, прощаясь со своим первым старостой, горестно завыли биармины, поминая доброго, мудрого человека.
С серого неба посыпались снежинки. Тихо-тихо каждая слетала в поисках места, где бы лечь поудобнее на
всю долгую темную зиму.
...Утомившись, застыла Мать-Земля, Берегиня... Повольники справили торжественную тризну по Доброге и собрались на вече: не годится пустовать месту, оставленному славным первым старостой.
Размышляли. Не на словах, не в спорах, - в мыслях примеряли на других и на себя тяжкое бремя старосты, которому должно будет, как делал Доброга, думать о других, - не о себе. Немногословно судили, и в суждениях молодые парни, пройдя от дома пути, где иной день надобно считать за десять, а иной - не за месяц ли равнялись разумом со старшими.
Порешили возложить бремя на Одинца: пусть же друг и побратим Доброги идет мудрым следом усопшего и тот след не портит. Отказов Одинца не приняли.
Обещаясь товарищам в верной службе, Одинец просил простить его молодость, по которой он может что-либо и не так совершить, просил у всех доброй воли на общее благо.
И впервые на ледяных берегах выбеленного Зимой моря раздались слова издревле великой непреходящей русской клятвы:
– Всегда, везде и во всем стоять одному за всех и всем - за одного!
Земля, Небо и Вода запомнили обещание...
А что за измену ждут смерть и позор, горчайший всякой смерти, о том люди не поминали. То все знали без слов...
Глава пятая
1
Зимой в двинском острожке малолюдно. Меньше трети народа осталось. Отеня ушел на зимние ловли. Он не один отправился: с ним пошли дочь Дака, Отенина женушка-биарминка, и сам Дак, тесть новгородца. С ними повольник не соскучится в Черном лесу.
Янша и Игнач думали вдвоем топтать снежные путики, охотничьи дорожки и с глазу
Карислав ушел вдвоем с женой Илей. Засев где-то в глухомани, молодец охотник проверяет силки и западни, настораживает сторожки и изготовляет из дерева и жилок капканчики, как прочие повольники. Вернувшись с обхода, он снимает шкурки со зверушек и распяливает дорогие меха на мерных щепочках. Для каждого зверя полагается пялка своей мерки.
Кариславу во всем помогает молодая жена, которая ему и песню споет и согреет сердце мужа доброй лаской.
Одинец не вспоминает об Иле, будто такой женщины и не было на белом свете.
Таков уж Одинец.
Его не изменишь, не переделаешь, как можно перековать топор иль пилу.
Новгородец пишет гвоздем на бересте, а жизнь незримо выводит и выводит на человеческом лице свои буквицы-морщинки - их не утаишь, не переменишь.
Каждое лето, каждое горе и ежедневный труд отмечаются жизнью на лице человека. На голом женском лице эти знаки читаются легко. Борода и усы мужчины прячут грамоту жизни. Пока в бороде не прорастут белые, как на спине лисовина, волосы, лишь по повадке, а не глазом узнаешь - с парнем встретился или со зрелым мужем.
Сувор и тот забыл, что Одинец ему почти что ровесник. Другие повольники разговаривают с Одинцом, как со старшим. Вернее сказать, они говорят, а Одинец слушает. Новый староста не имел, как славный Доброга, дара красивой и свободной речи, которая лилась из уст Доброги подобно песне. Слово Одинца было редко.
Староста-кузнец успел переделать все сырое железо, бывшее в ватажном запасе, и с началом зимы погас огонь в кузнице. Ныне горн задували лишь по случаю, для починок.
Еще до своего избрания Одинец, по доверию от ватаги, вел с биарминами всю мену железных изделий на меха. Как-то кричал один из повольников, рыжий Отеня, что слишком-то дешево отдают биарминам каленые гарпунные насадки. В ватаге заспорили, но согласились, что Одинец прав. До самого жадного дошло, что если бы хотели поменяться и уйти, другое дело. А коль порешили усесться у моря навечно, так для чего же с биарминов драть десять шкур? Хватит и четверной цены против новгородского торга, как сами платили боярину Ставру.
Конечно, тот человек, у которого ничего не было и нет, а сам он нагляделся на чужие достатки, бывает жаден сверх всякой меры. Такому кажется, что и есть он будет - не наестся, пить - не напьется.
И голодный, дорвавшись до своего счастья, впивается в богатство, как волк в подъяремную жилу загнанного по насту сохатого.
Так-то оно так, а все же сколько ни голодает человек, но он не волчьей породы. Повольники пригляделись к Черному лесу, к Двине, к морским берегам. И самая тугая ватажная голова поняла, что привела его дальняя дорожка не зверем, с оглядкой и ворчаньем поспешно глотать легкую добычу, но по-хозяйски владеть обильными угодьями.