Повести и рассказы разных лет
Шрифт:
И вот как-то утром заваливает в мою камеру комендант со свитой.
– Скажи-ка нам, Мэлони, - говорит он, - долго еще ты собираешься радовать нас своим обществом?
С каким наслаждением воткнул бы я ножик в этого поганца, повстречайся он мне где-нибудь в буше! А тут пришлось улыбаться, юлить и чесать ему спинку, потому как я до смерти боялся, что он опять прикажет меня выпустить.
– Мэлони, ты - живое исчадье ада, - сказал он мне слово в слово; мне, человеку, который так ему помог, - но я не хочу самосуда. Мне кажется, я нашел способ, как от тебя избавиться и переправить за пределы Данидина.
– Спасибо, начальник,
– Мне твоя благодарность ни к чему, - фыркнул он, - и я не для тебя стараюсь. Мне просто до смерти надоел весь этот бардак в городе и вокруг моей тюрьмы. Завтра из Уэст-Ки отправляется пароход в Мельбурн. Мы тайно посадим тебя на него. Отплытие на рассвете, в пять утра, так что будь готов.
Собрал я вещички, которых у меня, по правде сказать, почти и не было, и через задний выход перед самым восходом меня вывели из тюрьмы и отвезли на пристань. Я поспешил подняться на борт. При посадке никто меня не заподозрил, так как билет был выписан на имя Айзека Смита. Помню, как начали вращаться со скрежетом пароходные винты, как отдали концы и как стали отдаляться за кормой редкие огоньки спящего Данидина. Я стоял у фальшборта, дышал свежим воздухом и с удовольствием думал, что никогда больше не вернусь в эту дыру. В те минуты казалось, будто весь мир распахнут передо мной, а все неприятности остались позади на веки вечные. Я спустился вниз и выпил чашечку кофе, а потом снова поднялся на палубу, чувствуя себя человеком впервые, пожалуй, с того дня, как тот ирландский ублюдок наставил на меня свою шестизарядную пушку и взял тепленьким со сна.
Солнце к этому времени уже взошло, и мы шли вдоль берега. Данидин давно скрылся из виду. Пару часов я бесцельно слонялся по палубе, а когда начало пригревать, наверх стали потихоньку выползать другие пассажиры. Один из них, низенький, тощий и очень настырный малый только глянул на меня и сразу вцепился, как репей, со своими вопросами.
– Старатель, наверное?
– говорит он.
– Да, - отвечаю.
– Намыли, небось, немало?
– интересуется он.
– Порядочно, - говорю я.
– Сам этим занимался когда-то, - начинает рассказывать он.
– Месяца три горбатился на приисках Нельсона. Потратил все деньги на покупку участка, а мне подсунули "засоленный" и на следующий день золотишко там иссякло. Делать было нечего, и я начал копать дальше. Мне повезло - на глубине открылась россыпь. Вот только, когда золото отправляли в город, на фургон напала шайка беглых каторжников, и я в результате опять остался без единого цента.
– М-да, паршиво получилось, - говорю я ему.
– Начисто разорился!
– хвастается он.
– Но я все равно доволен: своими глазами видел как вешали тех мерзавцев, что меня ограбили. Не так обидно вы меня понимаете? Из них только один остался в живых - тот, что заложил их на суде, согласившись выступить королевским свидетелем. Эх, повстречаться бы с ним хоть разочек - и тогда я смогу умереть счастливым. Когда я с ним увижусь наедине, то сделаю две вещи...
– Что за две вещи?
– спрашиваю, хотя мне в общем-то наплевать.
– Сначала я выпытаю у него, где спрятано мое золото - у них не было ни времени, ни возможности реализовать награбленное, и добыча наверняка так и лежит зарытая где-нибудь в горах. А потом я самолично сверну ему шею и отправлю душу туда, где уже
Мне стало так смешно, когда он с жаром говорил о зарытом в горах кладе человеку, который сам его закапывал, что я чуть было не расхохотался прямо ему в лицо. Хорошо, я вовремя заметил, как внимательно он за мной наблюдает. У этого грязного хорька наверняка возникли какие-то подозрения на мой счет. Чтобы отделаться от него, я сказал ему, что пойду поднимусь на мостик, - не тот это был человек, с которым имело смысл поддерживать отношения, но он и слышать не хотел, что я собираюсь его покинуть.
– Мы же оба старатели, а значит - кореша, по крайней мере, на этот рейс, - говорит он.
– Пойдем лучше в бар - я еще не настолько обеднел, чтобы не угостить приятеля.
Я так и не смог ничего придумать, чтобы отказаться, и мы с ним вдвоем спустились вниз. С этого все и началось. Ну вот, скажите, что плохого сделал я пассажирам того парохода? Мне ничего от них не было нужно, я только хотел тихо и мирно жить своей жизнью так, чтобы я никому не мешал, но и мне никто в душу не лез. Кто осмелится сказать, что я просил слишком многого? А теперь послушайте, что из этого получилось.
Идем мы, значит, по коридору в салун, как вдруг из одной каюты первого класса выходит молодая девка с ребенком на руках - горничная или кормилица, короче, прислуга. Симпатичная такая, стерва, и вся в веснушках. Проходим мы мимо нее, а она как заорет - ни дать, ни взять паровозный гудок. И ребенка чуть на пол не уронила. У меня от ее вопля чуть сердце из груди не выпрыгнуло, но я, понятное дело, поворачиваюсь к девчонке и вежливо извиняюсь: простите, мол, леди, что я вам случайно на ножку наступил. Но как только я увидел ее побелевшее лицо, так сразу понял, что инкогнито мое накрылось. Она прислонилась к стенке, вся дрожит и тычет в меня пальцем:
– Это он! Это он! Я его на суде видела! Не позволяйте ему дотрагиваться до ребенка!
На крик прибежал стюард, и не успел я глазом моргнуть, как вокруг нас собралось около дюжины пассажиров.
– Кто он, девушка?
– спрашивает стюард, а та совсем очумела и кричит:
– Это Мэлони! Мэлони! Он убийца! Заберите его скорей, а то я боюсь!
Что было потом, точно описать затрудняюсь, помню только, как мебель в щепки разлеталась. Кто-то ругался, кто-то стонал, кто-то требовал назад свое золото. В общем, славно повеселились. Когда я пришел в себя, во рту у меня торчала чья-то рука. Как позже выяснилось, принадлежала она тому парню из Нельсона, что собирался меня угостить. Ему даже удалось часть ее извлечь, но только после того, как меня малость придушили. Да, в этом мире на справедливость рассчитывать бесполезно, особенно, если раз оступился. Одно меня утешает: тот хорек теперь всю жизнь меня помнить будет, не только на этом, но, надеюсь, и на том свете тоже.
Они отволокли меня на полуют и затеяли судить судом военного трибунала - это меня, вы понимаете, меня, который ради их же блага продал полиции своих товарищей! Ох, как же они препирались, что со мной делать дальше! Одни говорили одно, другие - совсем другое, а кончилось все тем, что капитан решил высадить меня на берег. Пароход остановился, спустили шлюпку, затем в шлюпку спустили меня, и все это время толпа бесновалась на палубе, изрыгая проклятия в мой адрес. Я заметил среди пассажиров того парня с перевязанной рукой и решил, что я еще дешево отделался.