Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
— Ты вернешься, а я? Я останусь здесь? В своем веке?
— Да. У вас нет таких дверей, как у нас. Еще не изобрели. Изобретут не скоро. Через два столетия.
— А я не верю. Я не верю, что когда-нибудь изобретут такую странную, удивительную дверь. У нас много дверей. И все они очень обыкновенные. За этими дверями нет ничего незнакомого. Откроешь их — и увидишь то, что видела вчера и увижу завтра. А у вас разве не так?
— Тоже так. Но эти двери совсем другие. Они в прошлое. Но не думай, что
— А ты не боишься, что они подведут в этот раз и ты застрянешь у нас, в нашем городке?
— Не знаю. Все может быть. Тогда я каждый день буду видеться с тобой.
— Каждый день — это слишком часто. Мы будем встречаться через день или два.
Мы стали назначать друг другу свидания и писать записки, оставляя их в дупле огромной ветвистой ивы, растущей на берегу возле дома, где жила Тоня.
Когда мы встречались, Тоня говорила:
— Урок продолжается…
— Какой урок?
— Урок истории. Ты же попал ко мне через дверь в прошлое. Ты из двадцать второго века, а я из двадцатого. Знаешь, ум мой не верит, а мои чувства говорят, что это правда. Мои чувства говорят, что урок скоро кончится и ты исчезнешь. Не исчезай, Феокрит. Я тебя прошу.
— Я бы охотно остался, — сказал я, — но наш учитель… Он не имеет права вернуться без меня. А мне не хочется его подводить. Он добродушный малый, хотя и заикается иногда. Когда мы были у мистера Клемен-са, который называл себя Марком Твеном, наш историк так растерялся, что не мог своими словами пересказать содержание «Янки при дворе короля Артура». Марк Твен нас высмеял, а потом выпроводил как непрошеных гостей.
— А как вы попали к Марку Твену? Он ведь давно умер.
— Но ведь ты тоже умерла, — выпалил я, — а тем не менее мы с тобой говорим и даже смеемся.
Я спохватился и пожалел о том, что сказал, но было уже поздно.
— Я умерла? — спросила Тоня. — Когда я умерла?
— Через много лет, — ответил я растерянно. — Впрочем, я этого не знаю и говорю только предполагая. Ты проживешь, наверное, очень долго. Но до двадцать второго века тебе все-таки не дожить. А я пришел к тебе оттуда.
— Значит, я умерла?
— Нет, ты жива, жива! И нет на всем белом свете девочки более живой, чем ты. Ты живее всех, кто жил, живет и будет жить. Честное слово.
— Верю! Верю! — сказала Тоня. — Но поговорим о чем-нибудь другом, более веселом, а не о смерти. Так Марк Твен выпроводил вас?
— Да. И все из-за нашего учителя, который стал нести чепуху и спорить с великим писателем. А великий писатель спросил его: почему он, открывая свою дверь, не попадает в будущее или прошлое, а остается в своем веке?
— А в самом деле, почему, Феокрит?
— А потому, что у него обыкновенная дверь, а у нас дверь необычная, почти
— Это у Марка Твена обыкновенная дверь? Уж у него-то она должна быть почище вашей… Но что у вас есть интересного, кроме дверей, Феокрит? Про дверь я уже слышала.
— Слышала, но не поверила.
— Еще немножко — и поверю. Ты рассказывал мне про человека, который прыгал с камня на камень. Он и сейчас прыгает?
— Не знаю. Наверное, прыгает. Он ведь попал в поле замедления.
— А что это за поле замедления?
— Об этом надо спросить у бабочки или у наших физиков. Они превратили секунды в годы.
— А хорошо это или плохо, Феокрит?
— Не знаю, Тоня. Может быть, это и нужно. Ведь мы живем в очень подвижном веке, легко проникаем в другие тысячелетия. А в замедленном времени, наверно, все по-иному. Я все хотел спросить это у человека, который прыгает. Но не успел. Когда вернуД в свой век, непременно спрошу.
— А я как об этом узнаю? — спросила Тоня. Я задержался с ответом. Пауза длилась, а я молчал. Потом я сказал:
— А разве мы больше с тобой не встретимся? Тоня тоже молчала. Потом она сказала:
— Как же мы встретимся? Ведь я умру.
— От чего?
— Ни от чего. Просто от того, от чего умирают все.
— А от чего умирают все?
— От времени. Раз ты попадешь в свой двадцать второй век, то меня уже не будет. Мне и до конца своего века не прожить. Но все-таки во всем этом кроется какая-то загадка. Ты ведь сразу попадешь в свой век? Да?
— Да, — ответил я. — За несколько секунд. Аппарат действует очень быстро.
— Тогда я ничего не понимаю, — сказала Тоня. — Значит, я за эти несколько секунд успею стать взрослой, потом состариться и даже умереть? Объясни мне, пожалуйста, Феокрит.
— Не стоит объяснять,
— Почему?
— Потому что этого не случится. Я останусь в вашем веке. Я не хочу возвращаться.
— А твой учитель? — спросила она. — Ведь ему попадет. У него будут большие неприятности из-за того, что ты не вернулся.
— Придумает что-нибудь… Скажет, что меня задавила ломовая лошадь или убил и ограбил какой-нибудь преступник. Об этом часто пишут в ваших газетах.
— Но от него потребуют какое-нибудь доказательство, вырезку из отдела происшествий газеты или еще что-нибудь.
— Все знают, что ваш век беспокойный и потерять жизнь в нем легко.
Я старался убедить Тоню, что я останусь в ее веке, но я старался убедить не только ее, но и себя самого. Во мне боролись два чувства: желание видеть Тоню каждый день и желание повидать отца, мать, одноклассников, Дориана Грея и синее окно моего детства, оставшееся где-то далеко-далеко.
Тоня словно угадала мои мысли. Она спросила меня: