Повести и рассказы (сборник)
Шрифт:
— Будем знакомы, — сказали плотники.
Каждый подошел, пожал Тевке руку.
Тевка посмотрел на бородатые лица плотников. Жалко, что у него самого не было бороды. Зимой лицо бы не мерзло.
— А как вас по имени и отчеству, разрешите осведомиться? — вежливо спросил Тевку старый плотник.
— Тевкой меня зовут.
— Это родственники так зовут. А полное имя.
— Тевка.
— Отчество разрешите уж заодно узнать?
— Отца Чуркой звали.
— Тевка Чуркович, — сказал плотник. — Нет, это будет невежливо. Разрешите уж, мы будем звать по-своему. Тевка — значит Терентий. Терентием
— Ладно, — сказал Тевка.
На обратном пути спросил Тевка Ивана Павловича:
— Для кого дом строят?
— Еще не знаю. Может быть, для тебя. Ведь город-то мы для гиляков и эвенков строим и для ваших детей. Тут будет культбаза.
Выйдя на поляну, где Иван Павлович предполагал строить театр, они остановились.
— Нет, погляди, Тевка, каков будет театр. Театр прямо в лесу. Летом никакого фойе не надо. Зрители возле ручья будут сидеть, под деревьями. Из окна — на том берегу Тыми — диких оленей можно будет увидеть. Под окном заячьи, волчьи, медвежьи следы…
Тевка не хотел показать, будто он не знает, что такое театр. Ждал, когда Иван Павлович сам скажет.
— Что же ты молчишь? — рассердился Иван Павлович. — Не знаешь — так спроси. Театр — это такой дом, из которого человек уйдет веселым. Плохо же я тебе объяснил. Пивнушка — тоже дом, из которого человек выходит веселым. В доме этом, в театре, будут показывать жизнь других людей, как сто лет назад жили. Как во сне будешь видеть все, смеяться до слез будешь, будешь плакать.
Ложась спать, старик Тевка думал: «Дом для сна строят, чтобы лучше было людям спать, чтобы сны людям хорошие снились. Я где ни лягу, там и усну. Сны веселые вижу. Зачем мне театр?»
Не понял старик Тевка Ивана Павловича.
Во сне видел старик Тевка море. Себя в лодке видел. Во сне жирную нерпу убил. Давно нерпачины не ел. Вот радость. Проснулся Тевка веселый. Женщинам, черноволосой и светловолосой, тем, что сняли с него штаны и в горячей воде мыли, сказал:
— Я на охоту пойду. Тебе, черноволосая, принесу горностая. Тебе, светловолосая, принесу лису. Как к дочерям я к вам привык. Когда вы меня своими ласковыми руками трогали, я думал: «Вот дочки ко мне вернулись. Ничего, что не мои». Как об отце вы обо мне заботились. Ночи не спали.
В этот день старик Тевка вышел из больницы. Слово свое сдержал, принес в больницу лису и горностая.
Как-то, возвращаясь с охоты, старик Тевка услышал детский смех.
Выйдя к ручью, Тевка увидел новый дом, полный смеющихся детей. За всю жизнь старик Тевка не видел столько детей: не иначе — их собрали со всего света. Среди незнакомых детей Тевка узнал детей своих соседей. Дети узнали старика Тевку.
Дети сидели за длинными столами и рисовали.
Старик Тевка посмотрел. Дети на бумаге веселились. Легкие деревья нарисовали. Море нарисовали. Оленей, скачущих в лесу, небо нарисовали.
Старику Тевке захотелось самому что-нибудь нарисовать. Ни разу еще не держал он карандаша в руке. Попросил он у учительницы лист бумаги. Сел в лесу. Положил бумагу на пень и стал рисовать. Рука пела. Рука плакала, когда Тевка рисовал, будто в руке была душа. Жизнь свою Тевка на бумаге хотел спеть. Что слова? Слова унес ветер, как дым, не словами — деревьями, небом, рекой, домами, соседями, собаками, белками,
Когда старик Тевка в город вошел, перед пустыми домами людей он увидел, соседей узнал. Эвенки, нивхи, пани приехали, собак и оленей с собой привели. Перед домами разбили палатки.
— Добрый день, — сказал им Тевка. — Что в дома не идете? Это ваши дома.
— Пока в палатках поживем — не зима, — сказали они старику Тевке. — Летом в палатках, пожалуй, лучше.
На крыльце больницы сидел Иван Павлович. Возле него братья Ивт и Вайт стояли.
Ивт сказал:
— Ты, Иван Павлович, вор. Детей у меня увез. К школе я подошел. Дети мои едят. Еду я их попробовал. Еда сладкая. Сладкой едой моих детей хочешь приручить. Я детей хотел отобрать. Меня учительница прогнала. Ты мне ответь: мои дети или твои?
— Твои дети, — сказал Иван Павлович.
Вайт спросил:
— Отдашь мою дочку? Я свою дочку через две зимы замуж за хорошего человека выдам. Вы ее тут на бумаге смеяться учите. Моя дочка выучится, скажет: «Отец мой нехороший». Еще, пожалуй, над отцом смеяться будет. Будет меня учить. Отдай дочку. Не то жаловаться поеду.
Иван Павлович молчал.
— Добром дочку не отдашь, я силой отберу, — сказал Вайт.
— А ты ее спрашивал, свою дочку, где ей лучше: в школе или у тебя в зимнике?
— Нет, не спрашивал.
— Мы этот город для ваших детей построили и для вас. Кто хочет, пусть возле детей живет. Вот Тевка идет. У него детей нет. Он возле ваших детей будет жить. Его дети любят. А вы заслужите, чтобы вас дети любили.
— Ладно, — сказал Ивт. — Наши дети ученые будут. Мы неученые. Ты, может, еще и нас учиться заставишь?
— Об этом мы еще поговорим, — сказал Иван Павлович. — Мы и для взрослых школу строим. Я вас, Вайт и Ивт, хотел спросить, почему вы Тевке ногу прострелили? Кто из вас стрелял: Вайт или Ивт?
Вайт сказал:
— Я забыл.
Ивт сказал:
— Я забыл. И ты тоже, Иван Павлович, забудь. Вот и Тевка тоже забыл. Даже не хромает.
— Нет, пожалуй, — сказал Тевка. — Пожалуй, я не забыл.
— И я тоже не забуду, — сказал Иван Павлович.
1938
Пила
Из окна я смотрел, как бьют моего отца. Его били на улице перед домом, и люди сбежались со всей деревни посмотреть, как его будут бить.