Повести и рассказы. Книга 4
Шрифт:
Каракули его читались тяжело. Я читал и краем глаза наблюдал за поведением плотника. Столь напряженного состояния у человека я, кажется, не встречал.
Понятно в писанине было не всё, но смысл я уловил. Он был в следующем: «Я, Ярём Колосов, никогда в своей жизни больше не буду воровать унитазы (вот оно, в чем дело) с нашей стройки, и если я не сдержу своего клятвенного слова, то назовите меня (здесь было написано довольно понятно, крупно) НЕХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ».
Внизу стояла закорючка, означавшая, должно быть, личную роспись.
Я
– Поставьте дату.
– Не могу. Руки дрожат, не слушаются меня. Лучше бы наорали на меня, товарищ начальник. Легче б на душе стало.
– Извините. Вот что, товарищ Ярём, я понял, о чём вы мне здесь написали. Хорошо, что не наврали, а показали правду. – В моём голосе отсутствовали грубые интонации. – Но имейте в виду: ещё раз набедокурите – вывешу вашу объяснительную на видном месте, под стекло. Пусть все читают, как вас потом называть. А сейчас, идите, пожалуйста, к бригадиру и скажите, что я вас наказал и прошу оставить в бригаде.
Он сидел.
– У вас ещё что-то ко мне?
Настроение его от, казалось бы, счастливого для него конца явно не улучшилось.
– Собственно, нет… Только вот, почему вы не как все? Душу вымотали… Раздавили, как таракана… И не наорали даже… Обидели…
Ах вот оно что. Его, оказывается, облаять надо для отпущения грехов.
То ли терпению моему действительно пришел конец, то ли для успокоения кающейся души, но я как врезал со всего маха по столу.
– Вон, – кричу ему. – Вон из кабинета!
Смотрю – изменился человек, ожил на глазах.
– Будь сделано, товарищ начальник. Будь сделано. Давно бы так. Всё. Конец. В сей секунд не будет.
Он благодарно улыбался и пятился к двери. Было явно видно: с человека свалилась большая тяжесть.
– Унитаз-то вернули на место? – Вопрос застал его в дверях.
– Точно так, вернул. На самое, что ни на есть, его законное место. А кто будет говорить, что не вернул, не верьте, свидетели есть. Злые языки всего наболтать могут…
– Вон…
Последний раз счастливая физиономия мелькнула в двери и исчезла.
От происшедшего я и сам теперь не знал, что делать: то ли плакать, то ли смеяться.
Да, работа руководителя заключается не только в том, чтобы расставить людей, дать им работу. Принять, уволить. Ярёмы – тоже работа руководителя. Обиднее всего за самого Ярёму. Почему у нас человек зачастую не может понять простого человеческого слова? Кто его так воспитал?
Я уверен: в конце концов и Ярёмы найдут себя. А как иначе? Коммунизм по-другому не построить. Одно условие – за производством надо видеть людей, пусть даже самых маленьких и плохих. Наше дело: не позволить стать Ярёмам «нехорошим человеком». Для них это конец. К сожалению, у нашего Ярёмы этот конец оказался близким.
Минута и жизнь
В это раннее весеннее утро я, начальник СМУ, по давно заведенному правилу
На строительстве нет однообразия. Каждый день несёт новое.
Каждое утро, садясь в машину, я спрашивал:
– Ну, что сегодня?
Сегодня на очереди был сдаточный объект за городом. Не всё ладно там. Надо самому посмотреть.
Как и полагается, подъехавшего начальника встретил сторож – древний, жутковатый на вид дед.
– Вот што, товарищ начальник, – не отвечая на приветствие, начал сторож доклад. – Я им, твоим помощникам, сколько говорил: с выжигами что сделать? Смотри – стекла опять побили. Сколько можно терпеть? Государство-то, оно не напасётся на всех.
– Да, это вы правду говорите, – я обратил внимание на несколько разбитых стёкол. – А что, собственно, произошло? И что это за выжиги такие? Мне никто не говорил об этом.
– Куда уж там? Какие сейчас хозяева? Им хоть всё побей. Скажут тебе они. Жди. Понапринимали молокососов, а кто их учить будет? Поназадирали носы – «начальство», и не видят ничего.
– Постойте, папаша, – я постарался его успокоить, – расскажите толком.
– Толком? Вишь, вон, – он ткнул кулаком в сторону трёхэтажного дома, напоминающего школу. – Интернат называется. Там они и есть, разбойники – выжиги. Носятся с рогатками да всё по окнам норовят. Пойди поймай их. Ноги болят, а то я бы им надрал задницы.
– Вон оно что? Так это школа-интернат?
Дед подтвердил кивком головы.
– Пацаны, а то и пигалицы с ними, – он помолчал секунду. – Слушай, начальник, не доводи меня до греха, сходи к их директору. Пусть шкуру с их сымет, рогатки поотымает.
– Пожалуй, вы правы. Поговорить с директором необходимо. Со стеклом у нас очень тяжело. Да и ребятам надо объяснить, что этого делать нельзя.
– Вот и я говорю. Слава богу, хоть один умный нашёлся.
Я обошёл дом. Сделал для себя пометки и направился к машине. Дед, зорко наблюдавший за действиями начальника, вынырнул из укрытия.
– Товарищ начальник, как тебя? Куды же ты сматываешься? А разбойники как же?
– Куда же сейчас идти, отец? Рано сейчас ещё, дети. Да и директора, видимо, нет. Даю честное слово, – улыбнулся я, – что сегодня же найду время и заеду к директору.
– Ну-ну, посмотрим, – сторож явно теперь не доверял и мне.
Как ни был заполнен делами день, я помнил данное обещание и к концу дня подъехал к воротам школы-интерната.
«Да, место неприглядное, – отметил я про себя, – ничего не скажешь. Порядка что-то не видно особого».
Я сам был воспитан на лучших советских традициях и считал, что в таких заведениях должно быть, как у Макаренко. Воочию как-то не приходилось сталкиваться.
Тропинка была длинной, и я стал прикидывать, что да как сказать. Директор, казалось мне, должен быть в таком заведении мужчиной в возрасте, с большим жизненным опытом… Не обидеть бы его и детей.