Повести и рассказы
Шрифт:
— Бросьте вы руки пачкать!
Он органически не переносил телесных расправ. Его от них тошнило.
Теперь Коломойцев, помня давнишнюю услугу, встретил Бориса как приятеля:
— Привет, Серга! Что, пацана разглядываешь? Ох и затянули ж!
Коломойцев был в синей форменной фуражке, в такой же шинели с блестящими пуговицами.
— Когда это вам выдали новую форму? — спросил Серга со спокойствием, которого совсем не ждал от себя.
— Вчера привезли. Прямо из цейхгаузов.
— И все это время лежали в цейхгаузах? — с подчеркнутым любопытством спросил Серга.
— Все время. Добротное сукно!
— И штаны тоже? — еще спокойнее спросил Борис, неизвестно почему бледнея.
— И штаны. — Коломойцев отвернул широким жестом полу шинели, показывая синие, изрядно вытертые штаны.
Борис внимательно осмотрел их.
— А что это у тебя на заду? Латка?
— Да вот залатано, — прошамкал Коломойцев. — Но под шинелью не видно, правда?
— Конечно.
— Тебе куда, Борис? — Коломойцев назвал его по имени, и Борису вдруг захотелось заехать полицаю в морду. — Ты в Корпусной? Там сегодня памятник Славы сваливают.
— То есть как — сваливают? — не понял сначала Борис.
— Да так просто: решили свалить. Пошли посмотрим…
— Нет, мне сюда, — показал Борис в противоположный конец сквера, туда, где стоял памятник Гоголю.
— Ты меня не бойся, Серга, — вдруг снизив голос, промолвил Коломойцев.
— А чего мне тебя бояться?
— Ну, как чего… Ты все-таки был комсомольцем при Советах. Но не бойся, я не заявлю.
— Почему же ты не заявишь? — с неожиданной дерзостью выпалил Борис. — Заяви.
— Э, — погрозил пальцем Коломойцев. — Меня не возьмешь за рупь пять, я не лыком шитый: а если Советы придут, тогда что? Вам, ей-богу, лучше, чем мне. Вам нечего бояться, а мне… хана!
— На других страх нагоняешь, а выходит, сам ты нас боишься?
Коломойцев промолчал.
— И верно, боюсь, — вздохнул он.
«Нужно будет его заманить куда-нибудь в темный угол», — подумал Серга и сказал:
— Ну, пока…
— Пока.
Борис пошел сквером, мимо памятника Гоголю. Простоволосый Гоголь смотрел, как живой, на фонарный столб, на тяжелые ботинки парня, не достававшие до земли.
За памятником, в глубине сквера, Серга неожиданно увидел Лялю. Она стояла с каким-то незнакомым Борису человеком и разговаривала с ним, глядя на фонарь. Незнакомый — с портфелем под мышкой, с трубкой в зубах — изредка отвечал Ляле сдержанно, словно бы даже нехотя.
Когда Борис приблизился к ним, незнакомец с нескрываемым неудовольствием посмотрел на него. Ляля, похоже, встревожилась.
— Ты
— Был.
— Не узнал, кто такой?
— Я на лицо не смотрел.
Незнакомец подал Ляле руку.
— Будь здорова…
— Познакомься, Борис, — обратилась Ляля к Серге. — Это… товарищ Сапига.
Сапига взял протянутую Борисом руку, подержал ее какой-то миг, будто взвешивал, и, неприязненно отпустив ее, пошел, не оглядываясь, мимо памятника. Ляля смотрела на бронзовый бюст Гоголя.
— Смотри, его плечи как будто вздрагивают, — сказала девушка.
Снег волнами набегал на памятник, бил о бронзу мелкими льдинками пороши.
— Ляля, ты ничего не знаешь! — тихо воскликнул Серга. — Если б ты только знала!
— Что такое? Девушка удивленно смотрела на Бориса. Выражение его лица было таинственным. — Говори скорее!
— Отгадай…
— Неужели готово?
— Да, Ляля! — Серга оглянулся во все стороны. — Под Москвой фашистам дали по зубам! Ох и дали!
Девушка схватила его под руку, потянула с собой вдоль сквера.
— Рассказывай! Неужели вы слышали Москву?
— Слышали. Правда, урывками, треска и шума много, наверное, другие станции забивают…
— Что ж там? Ну, поскорее же! — Ляля оглянулась. Сквер был безлюден, лишь по мостовой, стуча, как колодками, деревянными подошвами, шли на работу пленные.
— Освобожден Тихвин!
— Тихвин освобожден? — В глазах у Ляли запрыгали голубые искорки.
— Елец, Рогачев, Клин…
— И Клин! И Елец! — повторяла Ляля возбужденно, как будто хорошо знала эти города, хотя на самом деле некоторые из этих названий слыхала впервые.
— …Яхрома, — продолжал Борис, все более распаляясь от гордости и счастья, что он первый сообщает девушке об этой Яхроме. — Солнечногорск!
— И Солнечногорск? — Ляля заглядывала в глаза товарищу с благодарной нежностью.
— Е-пи-фань, — произносил Борис все громче, как будто набираясь сил с каждым словом.
— Епифань, — взволнованно, с наслаждением повторила Ляля, сжимая локоть Бориса. Он выше поднял козырек. — Как это здорово…
— Ливны, Дубна, Богородицк…
— Борька! — почти выкрикнула Ляля. — Ты знаешь, что это такое? Это же наступление! — Ее глаза еще сильнее засверкали. — Недаром мне снился Марко!.. Как будто весна, вокруг зелено, а он, в каске, в полушубке, спешит куда-то через Шевченковский парк в Харькове и все зовет, зовет…
— Можно думать, что наступление продолжается уже длительное время, — вслух размышлял Борис. — Потому что в начале передачи упоминалось, что, мол, как известно, под Тулой разгромлена вторая бронетанковая армия Гудериана.