Повести и рассказы
Шрифт:
Зиянет Шекерек-кызы нарочно не торопилась. А я все поглядывал на горы, потому что за ними медленно опускалось солнце. Зиянет Шекерек-кызы наверняка не оставит меня ночевать, а как идти в темноте по горной дороге?..
На мое счастье, ночь выдалась не из темных. Когда солнце ушло отовсюду и в расселинах высоких гор, и на каменистых, покрытых колючками низинах, отделяющих Бузбулак от деревни, где жила теперь Зиянет Шекерек-кызы, сгустился и потемнел воздух, тотчас взошла луна и залила горы и долины ясным молочно-белым
В ту ночь с вершины высокой горы я должен был увидеть тебя, моя белая сказка, моя малая родина, огромный мой мир — Бузбулак… И колхозный ток должен был увидеть в последний раз, в белизне и прозрачной чистоте лунной ночи, должен был сказать «прощай» ему, хранилищу хлеба, который, может, и правда есть главная мировая опора. Нет, Мюрид-киши… На свете есть не только хищные звери, есть лунные ночи и звездные рассветы, и речки, в которых играет рыба… И может быть, эти звери совсем уж не так страшны, и ты зря напугал меня, Мюрид-киши. Но все равно, я больше не вернусь к тебе на ток. Я сам сейчас, как маленький мир, сорвавшийся со своей оси, — только что был вон где, и вдруг — смотри! — дом Салима Сахиба!.. А на балконе он сам собственной персоной!.. Что это он делает в такую рань? A-а, зарядку делает. Прыг-скок, прыг-скок! Раз-два! Раз-два! Молодец, Салим Сахиб!..
До дома Салима Сахиба я брел как во сне, лишь тут наконец очнулся… Было еще совсем рано, тихо еще было в городе…
Я очень устал в тот день, раз пять пересекая город из конца в конец, и совершенно выбился из сил. Когда под вечер я пришел в общежитие, Элаббас лежал на кровати и читал газету.
— Откуда ты? — Элаббас отбросил газету и вскочил. — С обеда тебя жду! С голоду подыхаю!
— Но ведь ты хотел завтра…
— А зарплату дали сегодня! Чего это ты такой? — Элаббас встревоженно поглядел на меня. — Да хватит киснуть! — Он схватил меня за плечи и встряхнул. — Знаю, с ректором ты все выяснил. Я и не сомневался, что так будет. Ничего, слава богу, Элаббас еще не умер! Ты главное — пиши! Заканчивай вещь. Остальное тебя не касается. Не рассиживайся, не рассиживайся, сейчас пойдем?!
— Куда пойдем?
— Где можно поесть как следует. А потом Вильму провожать.
— Она уезжает? Куда?
— В Ленинград, к тетке. Ну? Ты что, зареветь хочешь? Я не реву, ты надумал? И правильно, что уезжает. Может, хоть там жизнь увидит… Утром телеграмму получила. Да ты не думай, она веселая. Недавно приходила…
— А сейчас она где?
— Вроде в магазин пошла. Поезд у нее в половине девятого. Уйма времени. Надо пойти куда-нибудь посидеть, поесть…
Вильму мы встретили в коридоре. Она была в новом платье, нарядная — никогда еще не видел ее такой нарядной.
— А я сегодня в Ленинград уезжаю! — улыбаясь, сказала Вильма. Сказала это, потому что ничего другого сказать не сумела.
— Я знаю. Вернемся, проводим тебя.
— А куда вы?
— Да в ресторан. Поесть чего-нибудь… — Элаббас почесал в затылке. —
— Хорошо. Только зайдем на минутку ко мне.
Вильма устроила настоящее застолье: большая жареная курица, закуски, зелень, две бутылки вина…
— Ну? Чем вам не ресторан?! Не хватит, еще что-нибудь сготовлю. Садитесь, чего стесняетесь? У стеснительного сына не будет!..
Ишь какая вдруг стала разговорчивая! Сына ей подавай!..
Мы сидели и набивали желудок, а Вильма смотрела на нас и на глазах хорошела. Почему она сегодня такая? Рада, что едет в Ленинград? Или это новое платье?.. Или счастлива, что в день прощания сидит за столом с Элаббасом? Скорее всего так…
— Писать будешь? — спросил Элаббас.
— А куда?
— До востребования.
— Придешь на почту?
— Понадобится, приду.
— А вдруг не понадобится?
— Хватит голову морочить! — Элаббас сердито взглянул на девушку. — Замуж выходить будешь, сообщи. Только не за первого встречного, слышишь? Лучше бы, конечно, своей национальности…
Вильма не ответила. Сидела, опустив голову.
— Национальность… — не поднимая головы, пробормотала она. — Националист нашелся!.. Если ты хочешь знать, национальность моя — азербайджанка!
Теперь промолчал Элаббас. Сказать ему было нечего.
— Ну хорошо. Давай собирайся!
— Не спеши, и так уеду. Сидим же. До поезда больше двух часов.
А может, мне уйти? Пусть выскажет, бедная, все, что наболело.
— Куда? — Элаббас усмехнулся; я еще и с места не тронулся, а он почувствовал: — Вместе пришли, вместе и уйдем. — Он поднялся со стула. — Собирай вещи, Вильма, ждем тебя внизу.
Потом мы сидели в вокзальном ресторане: шампанское, фрукты, тосты… Вильма не выпила ни глотка, это я помню. Еще помню, как мы сажали ее в вагон… Смутно припоминаю, что после этого мы с Элаббасом отправились в другой ресторан. А вот что было дальше?..
Утром второго сентября я открыл глаза и не поверил им: надо мной по всему потолку тянулись трубы, трубы, трубы… Толстые и тонкие, они как стебли вьюнка, вились по стенам. И еще краны, бесчисленное количество кранов, маленьких и больших: в стену вделан был длинный котел, похожий на нефтяную цистерну, там что-то жарко клокотало… В дверь и сквозь маленькие окошки пробивался солнечный свет. У двери стоял стол, на нем посуда, два чайника: кипятить воду и для заварки… Элаббас стоял поодаль и улыбался, глядя на меня.
— Ну, привет! Что, совсем ничего не понимаешь? Эх ты, сиротинушка!..
Элаббас громко рассмеялся, подошел, пощекотал меня. И сразу вдруг посерьезнев, сказал:
— Баня это, кочегарка. И резиденция твоего друга Элаббаса. Теперь понял? Ничего ты еще не понял. Ладно, вставай, разберешься. Мутит? Я вон чай крепкий заварил… Может, сходишь помоешься?
Господи, что это он говорит? Кочегарка?.. Баня… Какая баня? И вообще, какое странное утро… А может, вовсе не утро? Который час?..