Повести и рассказы
Шрифт:
— Да ты и впрямь деревенский? Гимнастику не видел?
— Почему, видел.
— Ну так вот. А наперед запомни: увидишь что, удивления не показывай. В Баку где живешь?
— На Басина… — сказал Казим.
— А чего приехал?
— Так… Дело было.
— Алкаш этот тоже ваш бузбулакский?
— Нет, — сказал Казим, — из Багдада! — Ему все больше становилось не по нутру, что толстяк зовет Меджида алкашом.
— Что ж, Багдад — неплохое место. Только с Бузбулаком не сравнится. Я ведь здешний. В тридцать первом переехал
— Понятно… — вынужден был сказать Казим.
— Насчет Багдада ты хорошо ввернул, И вообще, на порядочного смахиваешь. В институте учился?
— Учился…
— Знаешь меня?
— Нет! — Казим удивленно взглянул на толстяка, никогда не встречал такого болтливого нахала.
— Мамедзаде! Мамед Ганбарович! Не слыхал?
— Не слыхал.
— Да ты же по моим книжкам учился! — Профессор был искренне удивлен. Он настежь распахнул окно, вздохнул полной грудью. — Воздух, а!.. Всякие эти кисловодски в подметки не годятся здешним местам! Подожди, я сейчас. Тоже на базар пойду.
Поглаживая живот, профессор поспешно засеменил к уборной. Казим не знал, что делать. У него не было ни малейшего желания ждать этого человека, но встать и уйти было как-то неловко.
Пофыркав перед умывальником, профессор вернулся; вид у него был довольный.
— Ну, вот — сказал он, — сейчас немного займемся бородой, и готово! — Он достал из ящика тумбочки электробритву и стал бриться. — Ну, с этот бузбулакский багдадец, он что тебе, родня?
— Нет, не родня.
— И чем он занимается, когда не пьян?
— Он директор! — выпалил Казим. — Директор клуба. И никакой он не алкаш. Он контуженный. На фронте его контузило. Ему разрешено пить!
— Вот как?.. Значит, по разрешению пьет? Справка есть?
— Не знаю… Кажется, есть…
— Не знаешь, не говори. Нет, сынок, таких справок не бывает. А чего ты не бреешься?
— Бритву не взял. В парикмахерской побреюсь.
— Когда в Баку едешь?
— Сегодня.
— Прекрасно! Значит, вместе поедем. Билет взял?
— Нет.
— Прекрасно! И я не брал. Пойдем сейчас и возьмем. «СВ» подойдет тебе?
— Можно, — сказал Казим, ничего не поняв.
— Все! Пойдем и возьмем! Значит, говоришь, алкаш — директор клуба?
— Директор клуба!
— А ты по телевизору меня никогда не видел?
— Не видел.
— Значит, не смотришь. И прекрасно делаешь. Тебе с твоим характером телевизор смотреть противопоказано! — Толстяк убрал бритву, переоделся. — Пошли! — сказал он. — Я смотрю, ты больно беспокоишься за того алкаша со справкой. Не бойся, он без своих ста граммов в Бузбулак не вернется. А вернется, так справку отберут…
Забите в очках сидела на веранде за столиком, окна были распахнуты настежь.
— Ну, как, профессор, проэкзаменовал нашего бузбулакца? Кое-что есть?
— Кое-что есть, — ответил профессор. — Ищет, куда употребить!
— Найдет! Было бы кое-что, посуда
Они явно подсмеивались над Казимом, но он только молча смотрел на них. Но куда бы он ни перевел взгляд, видел лишь пустую кровать Меджида. Ему словно заложило уши: странный, жалобный стон, возникший от вида этой пустой кровати, все еще звучал в нем.
— Меджид не сказал, куда пошел?
— На базар! — Забите сняла очки и, протирая глаза, глубоко вздохнула. — Сказал, три рубля есть в кармане, пойду ребятишкам мяса возьму полкило. Я ему еще три дала. Сказала, кило возьми. Боюсь, не купит, негодник. Напьется…
— Не напьется… — сказал Казим, с трудом сдерживая злость.
— Еще как налижется! Кому-кому, а мне про Меджида не рассказывай! Если б не водка, этот мужик знаешь кем был бы?.. Такой артист!.. Пропил весь ум, чтоб ему пусто было!
— Пошли каймак есть! — громко произнес профессор. — Вечером сдаю твой «люкс»! — Он кивнул Забите.
— Он больше ничего не сказал?
— Кто, Меджид? Чего ему еще говорить? Постой, постой, он, вроде, чего-то нацарапал тебе. Сказал, в карман сунет.
Записку, «нацарапанную» Меджидом, Казим нашел в кармане пиджака. «Я уехал в Бузбулакград. Забите сунь лишнюю трешку. И ради бога, не пей сегодня. Китайский фонарь ты, считай, пожертвовал всевышнему — не куда-нибудь забросил — на минарет. Профессору я выдал — так под утро бабахать начал!.. А Мехи-барсук — гадина, чтоб ему околеть!..»
— Ну, чего написал? — Забите снизу вверх поглядела на читавшего записку Казима. — Ерунду какую-нибудь?
— Да так… — Казим сунул записку в карман. — Сколько с меня? Я больше не приду.
— Придешь, — сказал профессор и потянул его за руку к двери. — Мы с тобой еще в нарды сыграем. Пошли, дружок, а то без каймака останемся! И выбрось из головы своего контуженного, когда с профессором говоришь!
На улице, по дороге к парикмахерской, Казима осенило: профессор приехал, чтобы купить дом. Выяснилось, что так оно и есть: профессор присмотрел подходящий дом и вчера вечером столковался о цене. Запросили с него пятнадцать тысяч, но он выторговал три, и взял дом за двенадцать, — таким образом, за каждый из двенадцати дней, проведенных им в «люксе» у Забите, он заработал по двести пятьдесят рублей, и Казиму стало понятно, почему у профессора такое превосходное настроение. Казим запасся терпением до вечера.
Они взяли меду и каймака и позавтракали в чайхане при рынке. Потом осмотрели купленный профессором дом, вернулись в гостиницу.
Потом с неменьшим терпением Казим тащил профессорский чемодан к автобусной остановке. На вокзале он столь же терпеливо ждал, пока профессор, перевернув все вверх дном, добивался билетов в тот самый «СВ». Терпение у Казима кончилось уже в вагоне, но кончилось сразу, вдруг. В хваленом двухместном купе оказалось так тесно, так душно, что Казим чуть не закричал.