Повести и рассказы
Шрифт:
Я вышел на берег, отпихнул нос катера, проводил глазами разноцветные огоньки, скрывшиеся за поворотом протоки, и огляделся.
Звезды, большие и яркие, гляделись в зеркало неподвижной воды. В скупом их свете темные камыши казались таинственным, первозданным лесом, полным чудес. Трактор «СТЗ», уставший за день, стоял на берегу, словно допотопное чудовище, заснувшее у водопоя.
Рядом с трактором спал тракторист. Я разбудил его. Он зябко потянулся, расшевелил угасший костер, подбросил туда охапку сухой травы и сел на песок. Сел и я рядом. Мы обменялись десятком слов и замолчали. Стало совсем тихо. Чуть
Вдруг послышались чьи-то шаги. По тому, как хрустел песок, можно было догадаться, что идет человек большой, спокойный, уверенный в своей силе.
— Он, — сказал тракторист, прислушавшись, и обгоревшим обломком весла копнул в костре. — Точно, он!
Встревоженным роем взметнулись искры и пропали в языках жаркого пламени, сразу в нескольких местах пробившего толстую шапку тлеющей травы. Темнота расступилась, и мы увидели человека, широкими шагами идущего к берегу.
Это был плотный мужчина лет сорока, в высоких рыбацких бахилах, в стеганой ватной куртке, в кожаном картузе, сдвинутом на затылок. Его нерусское лицо, изрытое оспой, в неровном свете костра казалось коричневым.
Он взглянул на меня. Искорка удивления на секунду вспыхнула в его узких глазах и сейчас же погасла. Не сказав ни слова, он подошел и встал рядом с нами.
— Это к вам, Александр Командирович, — сказал тракторист и обернулся ко мне. — Вот и дождались. Это и есть наш председатель, товарищ Хаметов.
Мы познакомились.
Хаметов присел на корточки, достал из картуза треугольный листок бумаги, свернул козью ножку в палец толщиной и, затянувшись душистой махоркой, внимательно выслушал меня.
— Ну что же, — сказал он, — рассказать это можно, ночь длинная. С чего только начать? Чтобы понятно вам было… Ну вот так: вы, говорите, к нам в «Маяк» заезжали. Видели наше хозяйство, и клуб наш видели, и школу, и сад? Может, слышали — ловим мы неплохо, в прошлый год рыбы взяли по семьсот два пуда на человека. В этот год думаем больше взять. И возьмем. Почему не возьмем? Рыбы в море хватает, только лови, не зевай, а сила у нас растет. Вот, к примеру: прежде сорок человек урез на неводе тянули, а теперь, — Хаметов показал на тракториста, — один управляется на своем «СТЗ». Улов разгружать — рыбососы есть, рыбу в море искать — самолеты посылаем. Почему же не взять? Прежде руками ловили, теперь головой начинаем ловить.
Ну, а в то время ничего этого не было. Тогда и вовсе горбом ловили, горб-то ломали не для себя.
Ведь тут как: крупных-то хозяев, тех, что миллионами ворочали, их, конечно, сразу Советская власть спихнула.
А кулак, тот держался, долго еще держался. Построит кулак невод, заведет бударку и сосет рыбака, как паук. Знает рыбак, что его сосут, а стряхнуть паука тоже сил не было. Как стряхнешь? Рыбу-то голыми руками не возьмешь. Судно нужно, невод нужно, бочки, соль — все нужно. Бедному рыбаку
— Вот тебе, рыбачок, бабайка в руки, вот тебе лямка на шею — гребь да тягай… А улов пополам, по-божецки…
И впрягался рыбак, и греб, и тягал. А что сделаешь? Без снасти рыбак как без рук.
Вот, бывало, выйдет ватага душ в пятьдесят. Возьмут рыбы, допустим, сто пудов. Тит Титыч «по-божецки» свои пятьдесят сольет в байду — и в город, на продажу. А рыбак со своим паем посидит, посидит на тоне да бух весь пуд в котел.
Ну конечно, уха рыбацкая жирная получалась, да ведь одной-то ухой сыт не будешь. К ухе хлеб нужен. А Тит Титыч тут как тут, с поклоном:
— На-ка те, мужичок, хлебушка, бери, не скупись. Платить не спеши, опосля рассчитаемся…
К ночи холод ударит. А Тит Титыч опять:
— Выпил бы, мужичок, чарочку, за мое здоровьечко.
Ну, выпили, обогрелись. Затемно невод посыпали, до свету притонили. Намаялись — легко ли? Стали рыбу делить…
Тит Титыч стоит пальцы загибает:
— Это мне за невод, это за бударку, это по уговору, это по условию, это за хлеб, это за вино… Выходит, рыбак, с тебя еще причитается. Давай-ка не ленись, закидывай. День-то нынче короткий, смотри, не рассчитаешься…
Вот такая была у кулака арифметика.
В революцию, как поднялся народ, рыбак свою арифметику предложил в два действия: отнять и разделить.
И отняли и разделили. Невода, посуды — все забрали у кулаков. Ну, да опять ничего не получилось. Народ в то время был темный. Каждый к себе тянет. И досталось одному весло, другому багор, тому руль, тому уключина. Невода порезали на куски, арканы расплели. Каждый сам себе хозяин, а ловить все равно нечем.
Поглядел кулак на такое дело и давай потихоньку все добро скупать за гроши. А как скупил, так опять голову поднял.
— Без меня, мужички, все равно не справитесь. Давайте по-божецки. Я на вас не в обиде. Вот вам байда, вот вам невод…
Вот тогда — а было это в тридцатом году, весной, — вызвал нас секретарь окружкома партии.
— Вот что, — говорит, — ребята. Все вы рыбаки, все комсомольцы. Песни здорово поете — это я слышал. А работать вы можете?
— А чего же, — говорим, — можем и работать.
— И воевать не боитесь?
— Не боимся…
— Ну, тогда не пойму: чего вы ждете? У вас на шее паук сидит, а вы терпите. Самое время понатужиться да его и стряхнуть. Только тут, ребята, старая арифметика не годится. Отнять и разделить — это сейчас не выйдет. А вы так попробуйте: сложить и умножить. Понятно? Действуйте, а трудно будет — поможем.
Обсудили мы эту беседу и решили сколотить комсомольский колхоз. У кого что было — все сложили вместе. Кто сети кусок принес, кто старую байду пригнал, кто балберу, кто грузило.
Сшили сети, построили неводок-волокушу, взяли тонь, промышляем.
Колхоз свой назвали «Маяк революции», а жили сперва, как цыгане, на берегу: кто под лодкой, кто в шалаше. Бедно жили, а весело.
Старые рыбаки, на нас глядя, посмеивались. Кулаки приглядывались, а мы ловили своей волокушей да ловили. Ловили-то не больно хорошо, сноровки рыбацкой не хватало, ну, да зато старались, силы не жалели — на себя работали, и сила у нас прибывала.