Повести и рассказы

Слонимский Михаил Леонидович

Все имущество Коробицына было отправлено его родным в Куракино вместе с подробным сообщением о его подвиге и назначением пенсии матери. Родные горевали в Куракине, писали в отряд, но это письмо было не от них. На этом синем, простой бумаги конверте стоял не куракинский штемпель.

Это было письмо от Зины. Начиналось оно так:

«Андрюшенька, милый мой, что так долго не пишешь? У меня сердце болит — не случилось ли что с тобой? Или разлюбил ты меня?..»

Как и на предыдущих письмах, адреса своего Зина

не обозначила. Адрес ее знал один только Андрей Коробицын.

1937

Западня

Мать Антония Борчевского в двадцать втором году умерла от тифа, отец, политработник Красной Армии, еще два года тому назад погиб в бою, и Антоний остался теперь один в родном пограничном местечке. Брат вызвал его к себе, в город, где он жил, на работу в военной канцелярии. Он прислал денег, и Антоний, готовый к отъезду, отправился на базар нанимать до железнодорожной станции лошадь. Но до базара он не дошел. Почти у самого крыльца остановил его какой-то человек в черной меховой шапке, полушубке и валенках.

— Вам, говорят, до станции нужно? — осведомился он.

— Да.

— Могу довезти задешево. Мне по пути.

И он действительно назвал очень малую цену.

Антоний обрадовался и тут же условился с ним.

— Только пешком до деревни дойдем, — сказал мужик. — Недалеко, версты две-три будет. Вещички-то где? Я понесу.

Он взял сундучок с вещами Антония, и Антоний, распрощавшись с соседями, пошел.

Идя за мужиком, Антоний думал об отце, о матери, о брате, о будущей городской жизни и не замечал дороги. Было холодно, и он поднял воротник военной шинели и надвинул папаху на уши.

Мужик долго водил его по лесу, и Антоний уже несколько раз спрашивал, скоро ли деревня, когда они вышли к озеру. Здесь, на берегу, ждали дровни. На них навалены были пустые мешки. Лошадь стояла смирно, понурившись, заиндевевшая на морозе.

Низенький человек в тулупе выдвинулся навстречу, обменялся несколькими словами со спутником Антония и нырнул обратно в лес.

Озеро было незнакомое, никогда Антоний тут не бывал.

— Это и есть ваша лошадь? — спросил Антоний.

— До деревни на ней доедем, там перепряжем, — отвечал мужик. — Садитесь.

Антоний примостился на мешках.

Лошадь тронула.

Антоний сидел в неловкой позе, упираясь ладонями о мешки, и по вздрагивающей его спине можно было уже угадать некоторую в нем неуверенность. Он зашевелился, обернулся:

— Что это за озеро?

Мужик только рукой махнул в ответ, приказывая молчать.

Небо над озером — иссиня-черное, в звездах, и не было на нем облака, чтобы затушить луну.

Озеро кончилось.

Сани тащились на крутизну холма, заросшего лесом. Тут, за зимними деревьями, защита

от ветра.

Антоний соскочил на дорогу и двинулся рядом с проводником в гору.

Конь вывез сани на холм.

Тут оба — возница и Антоний — сели в сани.

Возница, подвернув ноги, устроился спереди и стегнул лошадь. Лошадь вдруг рванула, и сани ринулись вниз по склону.

Колкий ветер бил в лицо и грудь, лишал дыхания. Навстречу устремилась, подымаясь со сверканием и свистом, белая сумятица, полная морозного ветра, льда и луны. Антонию казалось, что он падает, толкаемый в бок, в спину, в грудь, и не за что уцепиться, нельзя остановить саней.

Но вот все, что крутилось и срывало с саней, стихло. Сани в последний раз подпрыгнули на ухабе и пошли тише по ровному ледяному пути — к черным избам, нахлобученным на белые сугробы.

Антоний оправил сбившуюся к поясу шинель и надвинул на брови папаху.

— Это и есть ваша деревня? — спросил он.

Возница повернулся к нему, и Антоний подумал: профиль у него — как ущербленная луна, острый, и на впалой щеке тень.

— Деревня и есть, — отвечал тот неопределенно.

У крайней хаты он остановил сани. Соскочив наземь, крикнул:

— Ядя!

Антоний сошел с саней и стал у плетня, растирая синими пальцами подбородок, щеки, лоб, уши.

Из хаты вышла женщина в коротенькой, до колен, шубке, накинутой на белый свитер. Ноги у нее тонкие и обуты в невысокие валенки.

— Кого это ты привез, Ильюсь? — спросила она.

— Прими лошадь, — ответил возница.

— Сам установь.

Морозный пар шел от ее дыхания.

Она подошла к лошади, тронула губами ее ноздри и глянула на Антония. Губы у нее — красные.

Ильюсь сказал Антонию:

— Идемте. В тепле посидите, согрейтесь. Ехать далеко.

И Яде:

— Распрягай. Да возьми салазки и привези дров из лесу.

Ядя отстранила лицо от морды лошади. Меж черных ее бровей прошли злые складки. Потом она раздвинула брови и спросила:

— Что неласков? А поцалунек?

— Проживешь и без поцелуя.

Черный глаз Яди скосился, и она вновь глянула на Антония.

— А пан с женщиной тоже неласков?

И она усмехнулась, глядя на него в упор. Антоний покраснел, растерялся и пролепетал невнятно:

— Я? Нет… Почему же…

Ильюсь взял юношу за локоть и повел вдоль длинного, зарытого в сугробах плетня. Дойдя до ближней хаты, Ильюсь остановился. Хата сидела в снегу, как огромная черная птица, раскрыв долгие крылья и бросая вокруг, на мерзлый снег, синюю тень. Окно было — пласт льда.

— Сюда, — промолвил Ильюсь.

Юноша вслед за ним поднялся на крыльцо и, пройдя сени, вошел в маленькую комнатушку. Ильюсь оставил его тут, а сам скрылся в горнице.

Вернувшись, он окликнул его и в дверях пропустил вперед.