Повести и рассказы
Шрифт:
Но после долгого, чуть ли не в минуту, перерыва позвонили снова.
Кряхтя, я спустил ноги на пол и пошел в прихожую. Дернул за шнур выключателя и открыл дверь.
Передо мной стояла хорошенькая молодая женщина с яркими, цвета тополевой коры серыми глазами, она была смущена, и эта ее смущенная неловкая улыбка очень шла ей, она освещала ее хорошенькое милое лицо ясностью и чистотой.
— Слушаю вас, — сказал я.
— Простите, это, видимо, неожиданно… — все так же смущенно улыбаясь, сказала она. — Как вы себя чувствуете?
Это и в самом деле было неожиданно: приходит не знакомая женщина и справляется о твоем самочувствии. Явно ей был нужен
— Вы не ошиблись? — спросил я. — Вам я нужен?
— Вы, — сказала она. — Вы меня не помните, да? Я вам обязана… В общем, чепуха, конечно, вы меня посадить хотели, в автобусе… но я вам благодарна… а тогда вот, весной, у вас было такое лицо… Я никак не могу успокоиться, сколько времени прошло, у вас что-то ужасное было, может, вам помощь требовалась… У вас все в порядке, скажите?
Фантастичнее повода для появления у незнакомого практически человека я, пожалуй, и не придумал бы. Надо же, я совершенно не запомнил, какая она, за те две встречи — совершенно никогда не виденное мною лицо, ну совершенно…
— Вы проходите, — приглашающе махнул я рукой, чувствуя, как на лицо мне выползает такая же, как у нее, смущенная улыбка. — Что я вас здесь держу… Вы извините…
— Нет… да, благодарю, — сказала она, делая шаг вперед и не переступая порога. — Но вы как себя чувствуете, у вас все нормально, скажите? Может, вам какая-то помощь нужна… нет? Вы меня извините, это, может быть, даже назойливо, не знаю, но я с того времени все время мучаюсь: вот человек… хотел мне помочь, и вот ему плохо, а я осталась стоять, не окликнула его, не спросила…
Я почувствовал, что сейчас разревусь. Будто какая-то теплая волна омыла вдруг давно уже, так что я свыкся с ним, засевший в груди острый болезненный камешек, он оказался льдышкой, его мгновенно начало разъедать этой волной, растапливать, и грудь мне переполнило.
— Да давайте же… пройдемте, — осекающимся голосом сказал я, — что мы на пороге… А я опять вас не узнал… Все у меня сейчас нормально, да… благодарю… А как вы узнали, где я живу?
Она переступила через порог и стояла теперь под замирающим, заканчивающим качаться шнуром выключателя.
— Я видела, куда вы зашли. Мой дом здесь, рядом, я на следующей остановке схожу обычно…
— И что же… — потрясенно спросил я, — вы искали меня… обошли все двенадцать этажей?
— Нет, — пожала она плечами. — Только четыре. Вы ведь живете на четвертом этаже. Ну, так скажите же мне: могу я вам чем-то помочь, если нужно?
Полторы минуты назад я хотел быть только один, один — и чтобы не было больше никого рядом, тем меня и устраивала эта коробка, набитая электроникой, что я, слушая какие-то человеческие голоса и видя какие-то лица, был все равно один, теперь я почувствовал, что не смогу, не выдержу; если она уйдет просто так, не побудет возле меня, — я побегу за ней, буду искать ее так же, как она меня…
— Зайдите уж ко мне, коли пришли, — попросил я. — По-моему, самое главное, что вы пришли, — вот и, заходите, спасибо вам…
Она прошла, села в кресло, в котором только что еще сидел я, и спросила напряженно-внимательно, с ясной ожидающей улыбкой глядя на меня:
— Я слушаю.
Как она знала, что именно этого все внутри меня и требовало — рассказать ей?!
Я сел на тахту напротив нее — и меня прорвало. Я говорил ей обо всем — о том, чем я занимаюсь и как все это у меня выходит, как я издергался и устал, как у меня начались галлюцинации и как это было ужасно, как я был любим женщиной и был брошен, как я потерял и нашел этот свой блокнот… —
— Дайте руку, — попросил врач. — Ладонями кверху, вот так. — Он быстро провел большим пальцем мне по ладоням, проверяя, не потные ли они, нагнулся над столом и так же быстро оттянул мне в сторону и в бок веко одного глаза, потом другого. — Значит, ничего подобного тому, что было, больше не случалось?! — в какой уже раз спросил он.
Он весь сиял доброжелательством, вниманием и участливостью, и лишь твердые движенья его рук выдавали в нем профессиональную жесткую бесстрастность.
— Нет, больше не случалось, — ответил я тоном исправно выполняющего всякое домашнее задание ученика.
— Спите хорошо, без кошмаров?
— Хорошо.
— Как у вас на работе? Поспокойнее стало, все утряслось?
— Утряслось. — Я улыбнулся.
— Что вы улыбаетесь?
— Да так…
— Может быть, вам кажется смешным, что недавно вас волновали какие-то там определенные вещи?
— Пожалуй, что так…
— Я очень рад вашему виду, — сказал врач. — Вы хорошо выглядите, я же говорил вам, что все будет хорошо. Давайте будем прекращать принимать лекарство. Вы сейчас, значит… — он заглянул в мою карточку, — ага, по полтаблетки три раза. Ну вот, давайте по таблетке раз в день, пейте так неделю — и прекращайте. Посмотрим, посмотрим… А потом, через месяц — снова ко мне. Это обязательно. Договорились! — с дружеским заговорщическим видом заглянул он мне в глаза.
— Договорились, — сказал я.
Часы у меня на руке показывали уже половину первого. Выстуженный, с заиндевевшими окнами автобус, по-ночному бешено, лишь коротко притормаживая у остановок, мчавшийся в белой, секущей снегом его лобовое стекло мгле, был пуст — лишь я да еще обнимающаяся парочка где-то на заднем сиденье. Я был в возбужденном счастливом опьянении — мы выпили на десятерых две бутылки водки и пять бутылок вина, — но я был пьян и возбужден не от выпитого, я был пьян от того повода, по которому мы выпивали, от того события, которое мы праздновали. Пойди укуси меня кто сейчас, пойди отбери у меня людей, закрой мне тему, срежь деньги — наоборот: подбросьте-ка всего того-этого… Бог знает, конечно, сколько еще до окончательных результатов — год, два, три, вся оставшаяся жизнь? — но дверца приоткрылась, открылся туннель за нею, и ясно уже, что брезжущий где-то далеко крохотной точкой свет — это тот самый искомый свет, и надо теперь лишь осилить путь до него. В руках у меня уже не кончик ниточки, готовый оборваться от каждого неосторожного потягивания, а целый моток — не зря я таскался со своим блокнотом аж к криминалистам…
— Эгей! — позвали меня. — Эгей!
Я посмотрел в сторону голоса и вздрогнул. Между рядами сидений, шагах в пяти от меня, взявшись за поручни и забросив ногу за ногу, все в том же своем нелепом, как застиранное женское белье, розовом костюме, тех же нелепых, похожих на обрезанные валенки, с округлыми короткими носками ботинках, стоял тот человек. Только на голове у него была сейчас этакая вроде лыжной, с болтающейся пампушкой на маковке шапочка.
— Как жизнь? — увидев, что я гляжу на него, подмигнул он мне с прежней же все иронически-ласковой улыбкой, отжался на поручнях и, повиснув в воздухе, стал болтать ногами. — Мне кажется, Нобелевская премия у тебя в кармане. Не так, нет?