Повести и рассказы
Шрифт:
— Ну так и как же наши дела? — спросил меня голос за спиной.
Я вздрогнул, открыл глаза и обернулся. Я сидел за столом, перед своим раскрытым блокнотом, откинувшись на спинку стула, грыз ручку, обкатывая в уме уже несколько дней обдумываемую мной и, кажется, наконец оформившуюся во что-то путное идею нового эксперимента, и, хотя все время, всю прошедшую с той поры, как у меня случилась галлюцинация, неделю, я со страхом ждал возможного ее повторения, прозвучавший за спиной голос настиг меня врасплох, я был не готов к этому, ждал —
Он стоял у двери в прихожую, все в том же своем цвета выцветшего розового женского белья костюме, ржавой водолазке, в руках у него была какая-то фатовская трость, и, глядя на меня исподлобья с тою же ласково-иронической улыбкой, он постукивал этой тростью по тупым, коротким носкам нелепых своих катаных ботинок.
— Никак? — сам же ответил он на свой вопрос, сделав два шага до тахты, сел на нее, поддернув брюки, и вздохнул: — Прискорбно, прискорбно… Когда дела не идут — это, знаете, прискорбно, да, прискорбно… Слушайте, а почему вы мне не отвечаете? — вскинулся он. — Может быть, вы полагаете, что меня нет, что я не сижу здесь, — он похлопал по тахте, но никакого звука я не услышал, — о, какая мягкая хорошая тахта!.. Так, может быть, вы полагаете, что я не сижу здесь и вы меня не видите? — Он засмеялся, развернулся боком, забросил ногу на ногу и, уперев палку в пол, лег подбородком на ее изогнутую ручку. — Нет, я есть, я сижу, вы же знаете.
— З-знаю, да, — произнес я с усилием.
— Ну, наконец-то! — сказал он с живостью.
Я в изнеможении закрыл глаза, нелепо надеясь, что он исчезнет, растворится от этого, как в прошлый раз, но тут же мне стало страшно сидеть так, когда он рядом, может встать, подойти, неизвестно что сделать, и я открыл глаза. Он по-прежнему сидел все в той же позе, с упертым на ручку палки подбородком, и по-прежнему смотрел на меня.
— Глупо, — сказал он, — глупо бояться меня, коль скоро я лишь ваша галлюцинация. Ну что я могу сделать, сами посудите. Ведь меня же нет. То есть я есть, но я же в вас…
Чистейшей воды это была галлюцинация. Если бы это был другой человек, откуда б он мог узнать мои мысли… Да и откуда здесь взяться другому человеку.
Я вдруг размахнулся и бросил в него ручку, которую до сего так и сжимал в руке. Кидать мне было неловко, и бросок получился неверный — ручка упала на тахту рядом с ним.
— А вы лучше тем, — указал он подбородком на стол. — Какой прекрасный толстый том. Какой толстый, а?! Ну-ка, ну! Давайте!
И опять, необъяснимо для себя, я схватил со стола лежавшую на нем книгу и швырнул в лысого. И вновь я плохо кинул — она шлепнулась на тахту рядом с ним, а может быть, он ловко увернулся от нее, быстро подвинувшись к краю?
— Что вам нужно? Что?! — закричал я. — Что вы ко мне приходите, что?!
— Пардон! — Лысый оторвал подбородок от палки, разогнулся и развел руками, перехватив правой рукой палку за середину, чтобы было удобнее держать ее. — Я, знаете ли… подневольный, своей воли у меня нет… чего изволите?
— Убирайтесь! К черту, к матери — убирайтесь! — закричал я, вскакивая.
— О-ой! О-ой!.. — морщась, закачал он головой. — Убраться! Как будто бы все дело в этом,
Я развернул стул, чтобы сесть лицом к лысому, и обессиленно опустился на него.
— Ну вот, видишь, — сказал лысый печально. — Я же знаю… — Он помолчал. — Делай-ка ты ей предложение, — со вздохом проговорил он затем. — Ведь ничего же у тебя не выйдет с твоей ракушечкой. Не выйдет, не откроется, нет, ведь ты же знаешь. А она хорошая женщина… а! Такая лошадка, и любит тебя… Тебе нужна нормальная жизнь — будете с ней по вечерам вместе телевизор смотреть, ковры купите — знаешь, как славно в воскресенье по свежему снежку выйти ковер выбивать. Сла-авно! Что есть у тебя, то и есть, этого у тебя не убудет, зачем так доводить себя — брось-ка ты все это, в самом-то деле…
Господи, как мне от него избавиться… Что мне сделать? Встать, включить свет? Подойти к нему, попробовать тронуть его, толкнуть?
— А может, меня здесь и нет? — вновь вдруг выпуская на лицо свою иронически-ласковую улыбку, с лихостью сказал он. — Может, я — а? — где-нибудь в другом месте, у другого человека, ну, скажем, в соседней квартире?
Он встал, залез на тахту и боком, боком, словно протискиваясь, полез в стену и исчез в ней, запоздало вдернув следом за собой торчавшую из стены, словно какой-нибудь хвост, палку.
Я вскочил, бросился в прихожую, открыл дверь и забарабанил в соседнюю квартиру, забыв о звонке.
— Кто там? — спросили меня из-за двери.
Это был голос соседа, и я закричал ему, задыхаясь:
— Откройте скорее, откройте, это я, из тринадцатой.
Сосед — молодой, недавно женившийся парень-шофер — открыл, и я, не сумев сказать ему ни слова, бросился в ту комнату, которая граничила с моей квартирой.
— Простите, это что такое?! — закричал, догоняя меня и хватая за плечо, парень.
Но я уже вбежал в комнату. У противоположной входу в нее стены стояла кровать, в ней лежала, испуганно натянув одеяло до подбородка, молодая жена парня, а в голове у нее, на спинке кровати, балансируя на одной ноге, а другой качая в воздухе, стоял мой лысый и улыбался, как клоун в цирке, удачно исполнивший номер.
— Але гоп! — и в самом деле по-цирковому сказал он, когда я вбежал.
— Вы его видите? — показал я на него парню. — Вы его видите, вот, на спинке?
— Кого? — с угрозой спросил парень, больно схватив меня за запястье.
— С ума сошли, что ли? — приподнявшись и посмотрев на спинку, а потом на меня, сказала его жена.
Они его не видели.
Парень выставил меня в коридор, я зашел к себе, оделся по-уличному и захлопнул за собой дверь.
На улице я пробыл часов до двух ночи. Падал снег, было пустынно, и лишь изредка, светясь зеленым глазком, с бешеной скоростью проносились такси.
Но когда я вернулся домой, заснуть я не смог — до самого белого света, до той самой поры, как нужно было вставать.