Повести и рассказы
Шрифт:
— А вот он и пришел, ваш папуля, вот он и пришел! — в тон жене ответил Павел, сын набежал на его подставленные руки, и Павел подкинул сына к потолку, раз, другой, третий, потолки были низкие, и подкидывал осторожно, чуть-чуть лишь, но сын визжал от восторга и счастья, от страха и блаженства, и хотелось схватить его в охапку, прижать его к себе, прижаться, плавясь от нежности, к нему, но только что с мороза, холодный, и Павел не позволил себе этого, удержался.
— Апа, — сказал сын, когда опустил его на пол. Он еще не говорил, только десятка полтора слов, пуская пузыри,
— Как дела? — спросила жена, кладя сыну руки на плечи, прижимая к своим ногам, чтобы он не мешал отцу раздеваться.
— Нормально, — отозвался Павел. — А у тебя?
— Заказ сегодня хороший. Масло вологодское, колбаса копченая, а главное, чай индийский, две пачки со слоном, а в нагрузку всего одна грузинского маленькая.
Жена после техникума работала в Главном архитектурном управлении, управление было прикреплено к хорошему магазину, и в заказах по пятницам всегда у них оказывалось что-нибудь дефицитное.
— Как, — снизив голос до шепота, показал Павел глазами в сторону кухни, где, слышно было, орудовала теща, — в духе, нет?
Он не то что боялся тещу, но просто, если она случалась не в настроении, полагал лучшим отмолчаться, чем вступить с нею в какой-нибудь разговор.
— В духе, в духе, — ответила жена с покровительственной улыбкой. Павлу — теща, ей — мать, и она могла не обращать внимания на ее настроение.
— А-па, — сказал сын, просительно протягивая снизу руки к Павлу. Отец разделся, остался в пиджаке, и он чувствовал право вновь оказаться у него на руках.
— Когда уж ты языком замолотишь, — нагибаясь, беря его и прижимая наконец к себе, касаясь его теплой нежной щеки своей холодной, настудившейся щекой, стиснуто проговорил Павел. — Когда замолотишь, дрянце ты мое, а!..
Сыну была приятна его холодная щека, и он, счастливо взвизгивая, старался теснее вжаться в нее.
— Замолотит — не нарадуешься! — произнесла с кухни невидимая теща. — Так молотить будет — уши заткнешь.
«Ну уж», — улыбнулись Павел с Таней друг другу глазами.
— Как-нибудь уж потерпим! — крикнула Таня матери.
После ужина, когда сын был уложен, Павел сел на кухне за расчищенный стол, развернул чертеж, придавил по углам утюгом, книгами, банкой с вареньем, выложил сверху листочки с расчетами. Теща, расчистив стол и вымыв посуду, ушла в комнату к Гришке, смотреть с приглушенным звуком телевизор, жена отправилась в ванную стирать. В трубе, когда она открывала-закрывала кран, грохочуще ревело, — надо было вызывать мастера, менять в кране прокладку.
Голова после прожитого дня, после этого обсуждения графика с пинком, который ему дала Яхромцева, была чугунно-пуста, не было сил заниматься никакими расчетами. Не получалось что-то ни черта…
Павел встал из-за стола, зажег под чайником огонь, достал банку с растворимым кофе, всыпал в чашку две ложки. Кофе недавно подорожал и покупался только для него, даже Таня, уж какая любительница, не решалась без нужды заварить себе хотя бы полчашки.
Ленька Вериго
Павел не мог бы объяснить и самому себе, почему отказывается. На курсе, он знал, делала так добрая половина. Вечернее отделение, все, в основном, с производства, зачем им эти расчеты, на производстве нужно план давать, и все. Но он не мог. Хотел несколько раз, попросил Леньку даже свести с теми ребятами — и отказался потом. Будто бы стояла внутри какая преграда, — и не мог одолеть ее.
Он просидел за столом до часу ночи. Жена давно легла, лежала с другой стороны стола на диване, спала теща, сын просыпался раз, закричав, — сбегал к нему в комнату, чтобы теще не подниматься, успокоил и снова сел. Кофе помог, голова была чистая — будто промыл ее кофе. Свет мешал Тане, она ворочалась, перекладывалась с боку на бок, охала, — так по-настоящему и не спала до той самой поры, как он поднялся и погасил свет.
— Ты заявление на квартиру подал? — спросила она, когда он ложился к ней, обнимая его и укладываясь головой ему на плечо.
— Как я подам. У нас, как и у вас, положение — только через пять лет работы.
— Да ведь можно же как-то в обход, наверно.
— Наверно. Но я не знаю как.
Квартира, с тех пор, как они стали жить вместе, а особенно когда родился Гришка, сделалась для них главной проблемой. Хорошо, кухня большая, влез этот вот диван, а так бы вообще — хоть по головам ходи. На человека у них получалось по четыре метра, в райисполкоме их поставили на очередь, но в райисполкоме — это на десять лет, и случалось, целые вечера просиживали, говорили, как бы это так устроить, чтобы включили в список на заводе без пяти этих лет, но разговоры и есть разговоры, ничего от них не менялось.
Калитка была занесена снегом. Павел, просунув руку между штакетинами, подергал ручку щеколды, она не поддавалась, — видимо, приморозило.
Идти через соседскую калитку не хотелось — все равно что ты его гость, выйдет, — и Павел, потоптавшись на месте, попробовал открыть щеколду еще раз. Щеколда не поддалась. А даже если бы и поддалась, дошло до него, что с того, как он пойдет к дому по этой снежной целине?
Сосед, вероятно, увидел его в окно и, когда Павел вывернул из-за угла, стоял на крыльце — в одной рубахе и натиснутой наспех на голову шапке.
— Вот молоток, что приехал! — воскликнул он, протягивая сверху руку, как бы приглашая тем Павла подняться к нему на крыльцо. — А то уж я думал, ты в бабку, гордецом да молчком.
— Здравствуйте, — сказал Павел, останавливаясь внизу и не вынимая рук из карманов пальто.
Сосед постоял с вытянутой рукой,, опустил ее и похехекал.
— Ну, ладом, ладом… Давай заходи, — позвал он затем, кивая на дверь за спиной, — студено на воздухе-то.
— Зайду сейчас, — отозвался Павел. — Только у себя побываю.