Повести и рассказы
Шрифт:
Зачем приезжал Павел, так и осталось непонятным. Накрыли с Алевтиной Евграфьевной стол для чая, Павел с девушкой выпили по чашке и засобирались обратно. Павла Поликарповна, когда внук с девушкой, Таня ее звали, вышли в прихожую одеваться, зазвала его обратно в комнату, закрыла дверь и спросила:
— Ты что, на смотрины привозил?
Внуку было неловко, что ему пришлось оставить Таню там, в прихожей, одну, и он все поглядывал на закрытую дверь.
— Что значит смотрины! — посмеялся он. — Приехали, да и все.
— Нет, ну ты что, жениться собираешься? Или женился уже? — высказала мучивший ее весь этот
— Да что ты, баб, ну, я не знаю: смотрины сразу, жениться… — и недовольно, и весело ответил внук. — Так просто приехали, или ты что, против?
— Наоборот. Мне бы, наоборот, хотелось, чтобы ты почаще приезжал. Раз хотя бы в месяц.
— Ох, баб, — сказал внук. Он вздохнул. — Месяц — вжик, и пролетел, и нет его. Как спичка, я спать не успеваю. Если б мне еще езды до тебя не четыре часа. До Москвы да с вокзала на вокзал…
Павла Поликарповна положила ему руку на плечо и погладила.
— Письма пиши. Много не надо, жив-здоров, и все. Понял? — И не стала заставлять его отвечать на этот свой вопрос. Спросила: — К матери ходишь?
— Хожу, — сказал внук, не делая попыток вернуться к теме писем. — Перед снегом был. Бетон там в основании немного выкрошился, весной я там сделаю все как надо.
Глазам у Павлы Поликарповны на миг сделалось горячо.
— Не забывай мать, — сказала она. Перемогла себя и спросила снова, хотелось получить все-таки мало-мальски хотя бы понятный ответ: — Что, просто так, говоришь, приехали, просто прокатиться куда-то хотелось, я правильно поняла?
— Да так, баб, так, — ответил внук, снова оглядываясь на дверь и переступая, незаметно, может быть, даже для самого себя, к ней поближе.
— Она мне вообще, ничего… понравилась. — На всякий случай Павла Поликарповна решила высказать свое мнение. — Молчать умеет, не выскакивает. Уже хорошо. Значит, работать умеет, не лентяйка.
— Ну, баб, ты даешь! — Внук развеселился. — Эта все равно что быстро ешь — хороший работник.
— А что тут смешного? — Павле Поликарповне сделалось немного обидно. — Это я тебе как врач говорю. Это все физиологически объяснимо, и никакой тайны.
— Ну ладно, баб, ладно, — уступающе сказал внук. И шагнул к двери. — Я пойду, неудобно оставлять…
— Иди, иди, — отпустила его Павла Поликарповна.
Ночью она спала плохо, случился приступ астмы, которых у нее, как встала зима, ни разу не было, аэрозоль не помог, и Алевтине Евграфьевне пришлось ставить кипятить шприц, вводить ей адреналин.
Но к полудню она уже расходилась — «растопталась», привыкла она говорить по-старому, как говорили здесь местные, когда приехала сюда, — и ничего, приступы больше не повторялись, и согласилась даже, когда предложили пойти в детский сад, подменить на время отпуска врача. Шла по утрам, помогая себе батогом, к звонкоголосой лепетне ребятишек, предвкушала ту минуту, когда, будто в какое родниковое озеро окунется с головой в этот лепечущий гвалт, и думалось о том, что жить, хоть тебе столько лет, хоть прожита, казалось бы, жизнь под самое горло — никого, считай, рядом, с кем начинала, — хорошо. Славная какая стояла зима. Давно не выпадало такой. Все какие-то неровные: то холод, то оттепель, то снега нет до января, то вместо снегопада дождь, — изждалась настоящей зимы.
Она вообще почему-то любила зиму, никогда
С председателем поссовета Павла Поликарповна встретилась в поссоветском коридоре, когда приходила в партком платить партвзносы. Она уже уплатила, пробиралась в полутьме его к выходу, председатель, плеснув из дверей ярким июльским днем, вошел с улицы и тяжелым развалистым шагом пошел навстречу, она поздоровалась, он, не умеряя шага, ответил на ходу, затем, видно, сообразил, кому отвечал, и остановился, окликнул ее:
— Павла-ликарповна! Ну-ка зайдите-ка ко мне!
Он ввел ее в свой кабинет с красно зашторенными от постороннего уличного взгляда окнами, посадил на стул возле своего стола, сел в свое рабочее крутящееся кресло и, беря из мраморного квадратного стакана остро отточенный красный карандаш, спросил:
— Что, как жизнь, Павла-ликарповна? На газ, значит, я списки проглядывал, тоже решились?
— Решилась, Вадим Романович. — Когда-то, лет тому уж двенадцать назад, когда он только сделался председателем, Павле Поликарповне было непривычно для языка называть его по имени-отчеству, но ничего, привыкла мало-помалу. — Хочется, хоть под конец жизни, с таким удобством пожить. Как там дела-то, что слышно, скоро будут проводить, нет?
— Есть, значит, деньги, раз решились? — не отвечая ей, поигрывая карандашом, спросил председатель.
— Что, взаймы хотите? — Павла Поликарповна улыбнулась своей шутке. — Нет, Вадим Романович, если только рублей десять, двадцать…
— Мг, мг, — покивал председатель, бросил карандаш обратно в стакан и сцепил на столе перед собой руки. — Бумага к нам, Павла-ликарповна, поступила: частной практикой занимаетесь.
— Это как? — Павла Поликарповна почувствовала, как от горла вниз прокатился холодный горький ком, ударил в бронхи и рассыпался холодными горькими брызгами по всей груди. — В смысле… как я частной практикой?
— Да ну вот так, как. Обыкновенной частной. Как еще. На машинах за вами приезжают, на машинах отвозят, кто не на личной, так на такси… И прямо в дом к вам везут, очередь целая. Есть такое дело?
Павла Поликарповна поняла.
— Так а что делать? — сказала она. — Я выгоню, если пришли? Могу, не могу, смотрю, конечно. Если уж только лежу, встать не в силах.. И езжу, конечно. Что делать, если тридцать девять температура, не понесешь, а из амбулатории только к местным ходят. Заставьте их, почему они не ходят к дачникам, я вам сколько говорю об этом? Я раньше, сколько лет работала, ко всем ходила.
— Ну, раньше! — отрубил председатель. — Раньше столько дачников не было. А сейчас их столько да у всех болеют — не набегаться. У нас на дачников ставок не прибавляют летом.
— Вот вам и ответ, почему я частной практикой, — выделила голосом эти два слова Павла Поликарповна, — занимаюсь. Я клятву Гиппократа давала, я не могу иначе. Что в этом дурного, Вадим Романович, я не понимаю?
Председатель, закусив губу и посасывая ее, не отвечал, казалось, целую вечность.
— Сигнал поступил, деньги вы за осмотр берете, Павла-ликарповна. — сказал он наконец. — Десять рублей. А иной день шесть-семь человек у вас получается.