Повести и рассказы
Шрифт:
— Недовольная, видно, была жизнью, — сказала пригородного вида бабка в шали на груди крест-накрест, с двойным мешком купленных уже с утра продуктов через плечо.
— Видимо, — сказала Элла. — Мой возраст. Подумать только!
Машинист встал, взобрался на платформу, милиционер записал его показания, машинист подогнал электричку к платформе и раскрыл двери. Элла не стала садиться в электричку — что-то после всего случившегося ей расхотелось ехать на работу. Она дождалась санитарной машины, которая приехала забрать тело женщины, посмотрела, как два дюжих мужика в пузырящихся белых халатах вытащили из-под
Возле дома, толкая перед собой коляску, гуляла соседка из двенадцатой квартиры — Таня.
— Ой, слушай! — сказала Элла, подходя и прикладывая руку к сердцу. — Что сейчас было-то, вот я нарвалась!.. Электричка стояла, видела? Женщина, наших с тобой лет, я стою, прямо подо мной, вылазит на рельсы — и насмерть ее. Такой ужас, господи!.. прямо и не знаю даже…
— А я думаю, что там произошло? А это вон что! — сказала Таня, тряся коляску и утирая пальцем свободной руки нос. Она была маленькая, толстобокая, толстогрудая; против высокой, хоть и в теле, с жирком даже по всем местам, но фигуристой от природы Эллы — как оплывший свечной огарок перед мало-мало, с вершинки только тронутой огнем свечой.
— Прямо не могу, дурно стало, на работу не поехала. — Элла вздохнула и подперлась на мгновение в бедре рукой. — Ой, господи!.. Ладно, пойду, — махнула она рукой.
— Элла! — робким голосом, в спину уже, позвала ее Таня. — Ты о деньгах-то не забыла?
— Ой, Танечка, ну что ты, нет. — Элла, каясь, приложила руку к груди. — Я уже тебе и несла, у меня уж приготовлены были, а тут Валька домой заявляется — машину разбил. Столько денег отдать пришлось! Тому дай, этому дай, а не дай — так так бы еще и стояли металлоломом.
— Ты уж поторопись, — смущенно улыбаясь всем своим толстым лицом с тусклыми белесыми глазами, попросила Таня. — Ладно? А то мы без денег сидим.
— Не сомневайся, Танечка, ну что ты! — сказала Элла. — Валька на неделе зарплату получит — и сразу к тебе стучусь.
Она скорым шагом пошла к подъезду, а когда отошла от Тани немного, ругнулась:
— Телка бесчувственная!
Она ей про то, что человека электричка зарезала, а та ей про деньги свои несчастные…
Дома нянька собирала Эллиного сына на улицу. Петьке было три с половиной, няньке, старухе из соседнего дома, у которой старик пропивал всю пенсию, а старший сын сидел за драку и надо было слать ему посылки, шестьдесят три, и когда Элла вошла, сын верещал на коленях у няньки, выворачиваясь из ее рук: «Иди отсюда! Иди! Я маме скажу, иди, не пойду с тобой!..» — А нянька лупила его сморщенной, в коричневых пигментных разводах пятерней по попе и ругалась: «У, ирод! У, напасть на меня! У, проклятущий! Мне с тобой больно идти охота, а и не пойду!..»
Элла, увидев это все из прихожей, влетела в комнату, не сняв сапог, в пальто, с сумкой на локте.
— Ты как обращаешься?! — закричала она няньке, выхватила у нее сына и прижала его к себе. — Ой, мой хороший!.. Вот как, да? Ты еще, может, голодом его моришь? Я за восемьдесят-то рублей, кликну только — двух старух найду.
— Ой, да пропади оно пропадом все, — оправившись от первого стыда, визгливо подхватила Эллин крик нянька. — Я его луплю! А он меня? Эдак-то рукой — да по щеке, карга, говорит, старая, ты у нас здесь колбасу из холодильника таскаешь,
— Вот что, теть Маш, застану еще — руку подняла прости-прощай — и весь разговор. — Элла отдала сына няньке на колени и отмахнулась от его рук, которые он тянул к ней: — Одевайся давай! Чтоб два часа отгуляли, не меньше, — сказала она няньке, — я дома буду, прослежу, воздух какой — самый полезный для ребенка. Нянькой этой она дорожила и, стала бы та уходить, еще б ей десятку накинула: других у нее перебывало уж шесть или семь, и никто еще с сыном не слаживал, эта первая.
— А на работу-то не пошла? — заискивающе уже, напяливая на Петьку сапоги, спросила нянька. Элла платила ей восемьдесят рублей, сколько никто б ей не дал в округе, и она тоже держалась за нее.
— А! Расстроилась я, — проходя к двухместной, собранной сейчас для дня тахте и ложась на нее, сказала Элла. — Женщину сейчас зарезало, моих лет, на глазах прямо — не работник из меня сегодня.
— Этта сейчас-то вот, толпа-то была? — перестав одевать Петьку, всполошенно спросила нянька.
— Сейчас вот, — сказала Элла с тахты. — Прямо на глазах.
— Что делается на белом свете, о-хо-хо, что делается! — забормотала нянька. — Твоих лет — молодая! Что делается…
И, одевая Петьку, так она все и бормотала, приохивая:
— Что делается, что делается, о-хо-хо…
Нянька ушла с сыном на улицу, хлопнув дверью. Элла полежала еще немного, потом встала, принесла на тахту из коридора красный польский телефон и стала звонить в поликлинику. Она сказала регистраторше, что у нее температура тридцать семь и восемь, кашель и насморк, и ей ответили, что в течение дня врач придет.
Вызвав врача, Элла стала звонить по делам. У нее дома скопилось уже восемь шапок, она их неделю уже не могла сбыть и решила заняться этим сегодня — как раз подходящий день, коли дома.
— Свет! — сказала она своей приятельнице, когда та сняла трубку. И засмеялась, играя голосом: — Что-то давно я тебя не видела, увидеть хочется.
Приятельница поняла.
— А что у тебя? — спросила она.
— Мужское счастье, двести двадцать штука, первый сорт.
— Две, — сказала приятельница, — больше не осилю.
— Обнищала у вас контора, что ли?
— А я их что, на углу продавать буду?
— Ладно, подъезжай давай, — сказала Элла. — Я дома, когда подъедешь?
— Я не могу сегодня, — сказала приятельница. — Завтра, может?
— Ну вот, завтра. До завтра, может, у меня и не останется ничего. Мужа пришли.
— Точно! — обрадовалась приятельница. — Вот контора у человека — пришел, отметился и хоть день гуляй потом.
— Пусть прямо сейчас и приезжает, — сказала Элла. — А то потом нянька с Петькой с улицы придут — будет она носом своим нюхать.
— Ага! — сказала приятельница.
Элла положила трубку и от удовольствия потерла руки. Мало, что две шапки устроила, а и с Эдиком сейчас увидится, жена же его к ней и пошлет. Приятельница была еще школьная, работала в СУ нормировщицей, вышла замуж три года назад, и Элла еще тогда, на свадьбе, положила глаз на Эдика — ну, парень! Усы — как смоль, плечи — косая сажень, рост — баскетбольный, смотрит — как жжет. Эдик работал по ремонту мебели, имел «Запорожца», ходил в дубленке и голландских костюмах.