Повести и рассказы
Шрифт:
– Увидишь, – говорил этот.
– Ну, ладно, покажи.
– Постой, не готов.
– Э, лжешь!
– Верь, право-слово!
– Ну, смотри.
Прошло еще несколько времени до совершенного окончания и отделки домика. Дедушка нетерпеливо похаживает и сам дивится, как люди-то ухитрились.
– Истинно игрушечка, а не дом! Ну, надул же я его!
Наконец дом совершенно готов, дом на семи четвертях состоит из великолепного салона и столовой – она же и бильярдная. Салон – пол парке, [34]
34
Паркетный. – Примеч. автора.
– Ну, пойдем! – сказал домовой с правой стороны домовому с левой и привел его в кабинет. Барина, по обычаю, не было дома.
Ночь светлая; месяц отразился в окно на лаковом парке домика, на бронзе, на мебели: светло, как днем.
– Ну, где же?
– А вот, полезай за мной.
– Да это стол.
– Полезай!.. Ну, видишь? Что?
– Постой, борода зацепила… А-а-а-а! – проговорил с удивлением домовой с левой стороны, входя в резные золоченые двери салона.
– Что? а?
– Да! ах какая бесподобная вещь! что твоя печурка!
И домовой присел на кресла, потом на диванчик, потом прилег на подушку, шитую синелью по буфмуслину.
– Ну, спасибо. А это что? гусли?., а? славная вещь!., вот будет мне житье… роскошь! Не то что за печкой…
«В самом деле роскошь… – подумал дедушка с правой стороны. – Жаль и уступить… право, жаль!..»
– Бесподобно! аи спасибо! – продолжал дедушка с левой стороны, растянувшись на диване. – Так уж ты владей всем домом, живи за которой хочешь печкой, а я уж здесь и расположусь…
– Э, нет, погоди еще: ты видишь, что в доме еще и печей нет.
– В самом деле, печей нет, как же это забыли печи выложить?
– Без печей нельзя… зима настанет, замерзнешь.
– Нельзя, нельзя; да скоро ли их сложат?
Уверив, соперника, что к зиме сложат непременно, хитрый домовой спровадил его, а сам залег на диванчик и начал потягиваться и расправлять кости.
– Нет, приятель, извини: не видать тебе как ушей этого домика, я сам в нем буду жить… Как же это я прежде об этом не подумал? Какое спокойствие, удобства какие!.. Все как по мне делано… и зеркала какие… и все… фу, как люди-то ухитрились… Это что в засмоленных бутылках, постой-ка?..
И домовой отыскал между посудой и приборами штопор в меру, раскупорил бутылку шампанского.
– Мед!. мед-то какой! Фу, как люди-то ухитрились!..
Буль-буль-буль… выпил всю бутылку и заморгал глазами, прилег на диван и заснул.
А между тем и барин, построив не дом, а игрушечку, тотчас же, по современному обычаю строителей, заложил его. Поутру пришли за ним и понесли на носилках к заимодавцу.
В полночь очнулся домовой. Что за стук такой?
Народу тьма, музыка гудит; какие-то пестрые шуты и шутихи шаркают, ходят, кривляются, кричат, бормочут что-то не по-русски – страшный содом! От яркого света потемнело в глазах у домового, запрятал голову в подушку, свернулся клубком, лежит – чуть дышит.
Так прошло несколько дней. Измучился: ни дня, ни ночи по-, кою. И днем свет, и ночью свет. Но наконец выдалась одна темная ночка; прислушался – кругом все тихо; присмотрелся – никого нет. Вылез из домика, побрел на цыпочках по комнатам… искать печки. Ходил-ходил – нет печки в целом доме.
«О-хо-хо! Куда это я попал!..» – подумал дедушка.
Вдруг почуял он запах печки, откуда-то несет теплом. Глядь – труба.
– Что за чудеса такие? Бывало, трубы проводят наружу, а теперь внутрь.
Влез в трубу, полз-полз, смотрит – печь, преогромная печь посреди сырого подвала.
Что было делать? Погрустил-погрустил, подумал: «Не рыть было другому ямы, сам в нее попадешь», да и прилег, с горем, в печурке привилегированной амосовской печи.
Между тем, помните, Порфирий, вспылив на Сашеньку, ушел нанимать квартиру, нанял и переехал.
Дня три дулся он и не хотел показываться невесте на глаза.
Наконец не выдержал: грустно стало, отправился к ней, подошел к дому и ужаснулся. И его дом, и дом Сашеньки стояли уже без крыш, огорожены по улице общим забором.
– Братцы, – спросил он у плотников, пробравшись по наваленному лесу на двор, – не знаете ли, куда переехала из этого дома барышня?
– Барышня? А кто ж ее знает, – отвечал один плотник, потачивая свой топор на камне.
– У кого б узнать?
– А у кого ж узнать? Кто знает? а?
– А кто ж ее знает, разве у соседей спросить, – отвечали прочие.
У Порфирия облилось сердце кровью. Долго ходил он около дома, добивался у соседей, куда переехала Сашенька: никто не знает. Пошел вдоль по улице, выспрашивает у ворот каждого дома: не переехала ли сюда такая-то барышня? Нет, не переезжала.
Обошел все переулки – ни слуху ни духу.
В отчаянии Порфирий. День прошел, другой прошел – ищет, а следа нет. Избегал всю Москву; дворники гоняют его из края в край своими догадками.
– Барышня? молоденькая? Так! У нее женщина? Ну так, переезжала, да не понравилась квартира, так она вчера съехала на Разгуляй… как раз против бань.
Порфирий бежит на Разгуляй.
– Барышня? вчера? Переехала.
– Где же она тут живет?
– А вот ступайте за мной.
И угодливый дворник ведет Порфирия в мезонин, постучал в дверь.
– Кто там? – раздался голос.
Порфирий вздрогнул.
– Вас спрашивают, – крикнул дворник.
Дверь отворилась, вышла девушка, взглянула на Порфирия с улыбкой довольствия.