Повести и рассказы
Шрифт:
– Неужели почтальон каждый день проходит все эти километры, чтобы покормить пса?
– Зачем? Он едет на велосипеде. По верху склона совсем рядом – просёлок.
– В хижине есть кто-нибудь?
– Никого.
– А собака?
– Меня она помнит.
Берни долго молчал, что-то обдумывая. Мотель был уже за поворотом дороги.
– Оставим «мерседес» в гараже, как ты предлагаешь, – сказал он, – но спустимся к речке не сразу. Сначала потопчемся на развилке: если возьмут наш след, пусть думают, что мы дожидались попутной или встречной машины. Потом снимем обувь – и вниз к ручью. Воды в нём достаточно?
– Летом он обычно пересыхает, но теперь шли
– Тогда пойдём по воде. Дно не вязкое?
– Галька.
– Порядок, – повеселел Берни. – Собаки нам уже не страшны, кроме твоего Славко.
– Славко я беру на себя, – сказала я.
Решаем кроссворд
Берни Янг
Речушка за мотелем почти высохла, но воды в ней всё же оказалось достаточно, чтобы скрыть наши следы от полицейских. Пусть думают, что мы уехали на попутной машине – или вернулись в Леймонт, или умчались от него куда подальше. Нам же раздумывать не приходилось: тропинка-лесенка действительно ползла в гору к зарослям можжевельника, пробившись сквозь которые, мы очутились перед низенькой бревенчатой хижиной с широченным дощатым крыльцом-верандой под черепичным навесом.
– Стоп, – остановила меня Этта, – ни шагу дальше, – и свистнула.
Из-под крыльца выползло нечто огромное, чёрное, мохнатое и, приникнув к земле для прыжка, зарычало.
– Славко! – крикнула Этта. – Славко, Славочка!
Мохнатое существо прыгнуло, но не яростно, а с восторженным собачьим визгом и чуть не свалило Этту, положив ей лапы на плечи. Спустя секунду оба катались по траве, обнимаясь и взвизгивая.
– Свой, Славко, свой! – предостерегала Этта, указывая на меня. – Шагай, Берни. Он не тронет.
Славко любезно пропустил меня вперёд и даже хвостом повилял из вежливости. В хижине всё было аккуратно прибрано, хотя и припорошено густым слоем пыли. В шкафу солидный запас сухих галет и консервов. Этта откуда-то выудила бутылку коньяку, кофе сварили на спиртовке и зажгли свет.
– А неплохо отдыхал твой Чосич, – сказал я. – Здесь вся его резиденция?
– Нет, комнаты для гостей рядом. Дверь за мольбертом, в углу.
– Уютное гнёздышко.
– Не о том говорим, Берни.
– Не о том, – лениво согласился я.
От кофе и коньяка меня совсем разморило – говорить не хотелось. Да и о чём говорить? О том, что осталось позади, или о том, что будет с нами, если нас сцапают? Так я и сказал Этте.
– О будущем после. Найдут нас не скоро – время есть. А вот то, что осталось позади, объяснить надо. Это самое важное, – отрезала Этта.
– Как объяснить необъяснимое?
– Ты же учёный. Физик.
– Моя физика не занимается гиперпространством. Я даже не знаю, как ещё назвать этот бриллиантовый кокон. То, что он за пределами нашего пространства, нам ясно, хотя способ входа совершенно необъясним: дыра в воздухе, абсолютный нонсенс. Геометрия коридора как будто тоже ясна, хотя вещество его основания и «стенок» загадочно. То ли это силовые поля, то ли уплотнённый слой атмосферы, сказать трудно. Трудно понять и смену воздушных потоков по пути туда и обратно. Стон правдоподобно объяснил причину гибели всех пропавших у «ведьмина столба»: левый встречный поток смертелен. Но почему этот смертельный поток, который на обратном пути должен был стать попутным и правым, снова становится левым и встречным? Поворачивается коридор вокруг центральной оси? Зачем?
– Для того, чтобы выйти, как и войти.
– Кто же об этом заботится?
– Не знаю. Не могу себе даже представить.
– У меня
– Почему?
– Потому что были факты, странные факты, необъяснимые, ирреальные, но в совокупности её подтверждающие. Во-первых, приспособленный для входа и выхода коридор, во-вторых – сны. Даже не сны, а наведённые галлюцинации, слишком реальные для сновидений, запрограммированные, я бы сказал, даже с одной для всех программой.
– Но мы видели не одно и то же.
– Мы очень кратко рассказали тогда о том, что мы видели. Расскажем подробнее.
Рассказали.
– Не находишь однолинейность виденного? – спросил я.
Этта задумалась.
– Всё, что связано с камешками?
– Не только. Моделировались как бы наши мечты. Моя о привлечении Вернера к разгадке увиденного. Вернер химик в прошлом и со смелостью оригинальных решений. Я, вероятно, подсознательно стремился к разгадке тайны уже после беседы со Стоном. Бриллиантовый мир извлёк это стремление из подсознания.
Этта всё пыталась меня перебить.
– Но я же ни о чём не мечтала! Шла с тупым страхом перед неизвестностью.
– А разве ты не мечтала когда-то о выходе из Штудгофа? Из ада под нарами? Из мира погибающих заживо?
– В раннем детстве – да. Жалела мать больше, чем себя. Но всё это было в далёком прошлом. Я даже не вспоминала о нём, тем более в нашей акции.
– Но мечта осталась. Где-то в тайниках подсознания. Кто-то вынул её и смонтировал с настоящим, сознательным, личным. Оттого в лагере с тобой появились все мы – и я, и Гвоздь, и Стон, и покойный Нидзевецкий. Они возникли и в моём сне, лишь в других фантастических связках.
В глазах Этты отразились растерянность и непонимание. Мне стало жаль её. Строгий рациональный мир её не допускал ничего ирреального. И я знал, что вызову в ней ещё большее смятение мыслей и чувств, когда расскажу всё до конца.
– Ты сказал о мечте, что кто-то вынул её из тайников моего подсознания. Ты не обмолвился?
– Нет. Я именно это имел в виду: извлёк из твоего подсознания.
– Кто?
Я решил начать издали.
– А ты помнишь, что предшествовало нашим видениям? Помнишь игру красок и линий в нашем сверкающем коконе? В этой смене цветовых и геометрических форм была какая-то закономерность. Что-то повторялось, как в математических формулах или в наскальных рисунках. Потом всё исчезло, и заговорили мы.
– Во сне?
– Нет. В искусственно моделированных ситуациях.
– Слишком туманно. Кто же модельер?
– Разум.
– Наш?
– Нет.
Она не понимала. Но как объяснить этой по-своему умной, образованной, но рационально ограниченной женщине то, что требовало большой смелости воображения? Как рассказать, что, по моему разумению, загадочный бриллиантовый кокон-это существо, а не вещество. Не хаотическое нагромождение гигантских кристаллов, излучающих и отражающих свет, но мёртвых, как всякое кристаллически твёрдое тело, а структура живая и мыслящая, разум, быть может находящийся на более высокой ступени, чем человеческий. Может быть, жизнь в этом земном варианте развивалась не в комбинациях биологических растворов, а в эволюции сверхплотных кристаллических систем. А какие у меня доказательства, кроме предположений, которые вроде бы всё объясняют? Но какой трезвый рациональный ум, вроде Этты, поверит в гипотезу, не подкреплённую авторитетом науки, для которой главное – факты, а не аргументы, не убеждающие в истине.