Повести и рассказы
Шрифт:
– Пойдем вниз, кофе попьем, – предложила она.
Стасик глянул на часы: третий час уже, домой, как и предупредил Наталью, он не попадет.
– Лучше пообедаем.
– Уговорил.
От салата до компота полчаса пробежало. За эти полчаса у Стасика с Ленкой, посланной Политову в успокоение, состоялся разговор отнюдь не успокоительный.
Примерно такой:
– Допустим, Стас, ты прав, – сказала Ленка. – Сопли развешивать глупо и недостойно. Будем говорить правду, будем жить честно, ломать крылья мельниц. Красота! А как жить?
– Так и жить. Что, непонятно?
– Историю психа
– Надеюсь, «псих» – это неудачная гипербола, а, птица моя метафоричная?
– Парабола. Отвяжись… Помнишь или нет?
– Я пять сезонов играл этого, как ты изволила выразиться, «психа».
– И ничего не понял?
– В те годы я просто играл. Писали, что неплохо.
– Даже хорошо, кто спорит. Но ты сам говоришь: играл. А жить так нельзя.
– Я тебе напомнил Дон Кихота? Спасибо, птица, тронут. Но, увы, комплимента недостоин. Не заработал пока.
– А сегодня у Мананы?
– Что сегодня! Просто попытался честно сказать честную истину. Это не донкихотство. Это пародия на него.
– Кому нужна твоя истина? Именно эта, эта, я не имею в виду истину вообще.
– Птица, оказывается, есть истина вообще и истина в частности? Любопытно, любопытно… А что касается девочек и мальчиков, рвущихся в актеры ради мирской славы, так их надо крепко бить по рукам. Ради них самих. Ради истины вообще! Бить, а не уговаривать. Пардон за сравнение, но все эти телепередачи напоминают мне историю про некоего жалетеля, который рубил собаке хвост по частям – чтоб не так больно было, чтоб не сразу.
– Стасик, черт с ними, с юными маньяками. Я о тебе. Ты же превосходно умел идти на компромисс с истиной. Когда жизнь требовала. Заметь: я не говорю – против истины. Но на компромисс.
– Мне стыдно.
– И давно?
– Какая разница! Главное – стыдно. Я больше не буду.
– Не ломай комедию, ты не ребенок. Я серьезно. Ты что, решил вступить в ряды борцов за правду?
– Мне надоело непрерывно врать, птица. Театр для себя… Если хочешь, я устал.
– С каких пор, железный Стасик?
– Я не железный. Я гуттаперчевый. Это меня и губит. А так хочется быть железным! Как, знаешь, что? Как мой «жигуленок».
– Наташка сказала, что он сильно помят.
– Зато он летал, птица. И еще чуть-чуть плавал.
– Позавидовал «жигуленку»?
– В некоторой степени.
– Стасик, ты псих!
– Психи – люди вольные, бесконтрольные! Вот выправлю себе справку – и лови меня!.. Да, кстати, ты куда сейчас?
– Домой. Потом в театр. У меня «Ковалева из провинции».
– Оставь ключик.
– Ради бога! Но прости за наглость: как твоя Кошка сочетается с любовью к правде? Это театр для кого?
– Ах, птица ты моя мыслящая! Спасибо за информацию к размышлению. Я пораскину тем, что осталось у меня после полета над Москвой.
– Что осталось, то сдвинулось, – сказала Ленка вставая. – Ключ будет в почтовом ящике, как всегда. Чао!.. Да, тебя подвезти?
– Я теперь пешеход. Или не знала?
– Наталья сказала, но я, честно, не очень поверила. Надолго хватит?
– Посмотрим, – Стасик все сидел за пластиковым столом, снизу вверх глядел на Ленку хитрым голубым глазом, второй по обыкновению сощурил: утверждал, что так, в полтора глаза,
И Ленка вдруг спросила:
– Стасик, а ты не притворяешься?
– В чем?
– Да во всем. В пешеходстве, в правдолюбии, в рыцарстве своем малиновом.
– Не понял.
– А ты подумай. – В голосе Ленки, до того озабоченном, вдруг зазвучала нахальная насмешка, будто что-то поняла Ленка, до чего-то додумалась, до чего-то, никому неведомого, и легко ей стало, легко и весело. – И я подумаю. Еще раз чао! – И постучала каблучками по линолеуму, скрылась в телелабиринте.
– Какао, – ответил Стасик в никуда, помолчал, потом серьезно сказал себе: – Я подумаю…
Из автомата внизу он позвонил Кошке и договорился встретиться у Ленки в пять часов. Кошка, правда, спросила:
– Ты за мной не заедешь?
– Не на чем.
– Что случилось?
– Леденящая душу история. Встретимся – доложу. И отправился, как некогда писали стилисты-новеллисты, утюжить московские улицы.
Кто-то умный сказал: литература не может копировать жизнь. Литература отражает ее, но и дополняет; так сказать, реставрируя, обогащает. Придуманное ярче увиденного…
Наверно, это верно, простите за идиотский каламбур. Но что делать прозаику, если его герой вдруг попадает в абсолютно банальную ситуацию? Описывать – стыдно, коллеги по жанру упрекнут в отсутствии фантазии. Не описывать – нельзя, поскольку ситуация здорово «работает» на характер героя… Альтернатива ясна: описать, но как можно короче, буквально в несколько абзацев, как недавно, историю с подъемом из воды политовского «жигуля».
Было так. Шел Стасик в элегантных – сухих! – мокасинах по Красноармейской улице, засунув руки в тесные карманы вельветовых штанов, расстегнув до пупа рубашонку – по причине африканской жары чуть ли, как и Политов, не сошедшего с ума сентября. Шел он себе, насвистывал мелодийку из репертуара ансамбля «Дюран, Дюран», ни о чем не помышлял – весь в ожидании встречи с Кошкой – и вдруг в районе аптеки узрел двух юных граждан, возможно, тех, кто спрашивал у телеманан совета, как стать актером. Два будущих созидателя общества, похоже, ровесники Ксюхи или чуть помладше, выясняли отношения с девушкой того же возраста, выясняли громко, не обращая внимания на публику, и малоцензурные выражения сильно покоробили поющую в данный момент душу Стасика.
Претензии к подруге звучали примерно так:
– Что ж ты, трам-та-ра-рам-пам-пам, ушла вчера с этим та-ра-ри-ра-ру-ра-ра, повидла гадкая?
И вроде бы даже собирались врезать изменившей подруге в район глаза.
А народ шел мимо и делал вид, что эти трое из народа вышли, как поется в старой хорошей песне, и уже не имеют к нему никакого отношения. А посему любое вмешательство извне алогично.
А Стасик так не считал. Сегодня. Еще вчера он тоже прошел бы мимо, не задев молодежь отцовским советом, а вернее, даже проехал бы, не заметив конфликта, по причине высокой скорости отечественных легковых автомобилей. Но, повторяем, сегодня его что-то подтолкнуло к компании, и он, вынув на всякий случай руки из тесных карманов вельветовых штанов, сказал именно по-отечески: