Повести и рассказы
Шрифт:
– Погодите, строители, не расходитесь. Еще не все.
А пока – гимн профессии, – и пропел без всякого присутствия музыкального слуха, фальшивя и пуская петуха: – Я хожу одна, и что же тут хорошего, если нет тебя со мной, мой друг…
Но в репродукторе зашипело, зашкворчало, громко стрельнуло. Усилитель сдох, ошалело подумал Сенька.
– Прямо апокалипсис какой-то, – возмущенно сказала Алевтина Олеговна. – Я в этом фарсе участвовать не хочу.
– Выходит, можно разговаривать! – обрадовался Сенька, вскочил
– Ирка, Иришка, ты где?
– А ну сядь, – одернул его за трусы старик Коновалов. – Сказано же: еще не все.
Но Сенька ждать не хотел. Он начал пробираться вдоль ряда, наступая на чьи-то ноги, опираясь на чьи-то плечи, слыша вслед ворчанье, кое-какие ругательства, в том числе и нецензурные. Но плевать ему было на отдавленные ноги, на соседей его недовольных, Сенька и наяву не слишком-то с ними церемонился – подумаешь, цацы! – а во сне и подавно внимание не обращал.
– Ирка! – орал он как оглашенный, – отзовись, где ты?
Но не отзывалась Ирка, не слышала мужа. Наверное, занес конвейер ее невесть куда – может, в бельэтаж, а может, и вовсе на галерку.
А туман опять сгустился, укрыл спящих, отделил их друг от друга. Туман буквально облепил Сенькино лицо, туман стекал холодными струйками по щекам, по шее, заплывал под майку – она вся промокла насквозь. Сенька, как пловец, разгребал туман руками, а он густел киселем, и вот уже мучительно трудно стало идти, а кричать – совсем невозможно.
– Ирка! Ирка! – Сенька выдавливал слова, и они повисали перед лицом – прихотливой туманной вязью, буквы налезали одна на другую, сплетались в узоры, а нахальные восклицательные знаки норовили кольнуть Сеньку – и все в глаза, в глаза. Он отщелкивал восклицательные знаки пальцами, они отпрыгивали чуток – и снова в атаку.
А голос из репродуктора грохотал:
– Ищите друг друга! Прорывайтесь! Не жалейте себя! Выстроенное вами да рухнет!.. И опять фальцетик нахально влез:
– Ой, не смогут они, ой, сил не хватит, ой, обленились, болезные, привычками поросли…
– Ирка! – прохрипел Сенька.
А тот, тайный, внутри его, сказал тихонько:
– Неужто не сможешь, Сеня? А ну, рвани! И Сенька рванул. Разодрал руками сплетенные из тугого тумана слова, нырнул в образовавшуюся брешь, судорожно вдохнул мокрой и горькой слизи, выхаркнул ее в душном приступе кашля…
И увидел свет…
И ослеп на мгновение от резкого и мощного света, но не успел испугаться, потому что сразу же услышал внутри себя удовлетворенное:
– Теперь ты совсем здоров.
Сенька поверил тайному и открыл глаза. В комнате горела люстра, а Ирка сидела на стуле перед кроватью и плакала. Слезы текли у нее по щекам, как туман в Сенькином сне.
– Ты чего? – Сенька по-настоящему испугался, во сне не успел, а тут – сразу: уж не случилось ли что? – Почему рев?
– Сенечка… –
– Кончай причитать! Живой я, живой.
– Да-а, живой… – ныла Ирка. – Ты меня во сне звал, так кричал страшно… Я тебя будила, трясла-трясла, а ты спишь…
– Проснулся. Все. Здоров, – Сенька сел на кровати, огляделся. – Где мои штаны?
– Какие штаны? Какие штаны? Лежи! У тебя температура.
– Нету у меня температуры. Сказал: здоров.
– Так не бывает, – слезы у Ирки высохли, и поскольку муж выказывал признаки малопонятного бунта, в ее голосе появилась привычная склочность.
– А ну ляг, говорю!
– Ирка, – мягко сказал Сенька, и от этой мягкости, абсолютно чуждой мужу, Ирка аж замерла, затаилась. – Ирка-Ирка, дура ты моя деревенская, ну, не спорь же ты со мной. А лучше собери что-нибудь пожевать, жрать хочу – умираю. Наденька где?
– В садике. Я ее на ночь оставила. Ты же больной…
– В последний раз оставляешь, – строго заявил Сенька. – Ребенок должен регулярно получать родительское воспитание.
Этой официальной фразой Сенька добил жену окончательно.
– Хочешь, я схожу за ней? – растерянно спросила она.
– Сегодня не надо. Сегодня я буду занят.
– Чем? – растерянность растерянностью, а семейный контролер в Ирке не дремал. – Магазины уже закрыты.
– При чем здесь магазины? – Сенька разговаривал с ней, как будто не он болен, а она, как будто у нее – высокая температура. – Некогда мне по магазинам шататься, некогда и незачем. Все, Ирка, считай – завязал.
– Ты уж тыщу раз завязывал.
– Посмотришь, – не стал спорить Сенька, взял со стула джинсы и начал натягивать их, прыгая на одной ноге.
И это нежелание доказывать свою правоту, спорить, орать, раскаляться докрасна – все это тоже было не Сенькино, чужое, пугающее.
– У тебя кто-нибудь есть? – жалобно, нелогично и невпопад спросила Ирка.
Сенька застыл на одной ноте – этакой удивленной цаплей, не удержал равновесия, плюхнулся на кровать.
Засмеялся:
– Ну, мать, ты даешь!.. Дело у меня есть, дело, понятно?
– Понятно, Сеня, – тихо сказала Ирка, хотя ничего ей понятно не было, и пошла в кухню – собирать на стол, кормить странного мужа.
А Сенька застегнул джинсы, босиком подошел к окну, прикинул расстояние от своего подъезда до двенадцатого. Получалось: стена закроет выход, на набережную, превратит двор в замкнутый со всех сторон бастион. А если еще и ворота на проспект запереть…
– Почему я? – с тоской спросил Сенька. И тайный внутри ответил:
– Потому что ты смог.
– Что смог?
Но тайный на сей раз смолчал, спрятался, а Ирка из кухни крикнула:
– Ты мне?.. Все готово. Хочешь – в постель подам?