Повести и рассказы
Шрифт:
– Приглашали не из милости. Скорее – жест. Но чувствовали мы себя неловко. Чужие всё-таки…
– То-то и оно, что чужие…
Надо было возвращаться домой, на Губернаторскую. Мало ли когда придёт посланец от Пеликана? Дома посидеть надёжнее.
– Тётя ещё не волнуется? – дипломатично спросил он у Лиды: а вдруг она не нагулялась, вдруг ей ещё хочется побродить по улицам родного города в обществе интересного молодого человека?
Но Лида опровергла его опасения.
– В самом деле, пора. Мы же обещали недолго… – И опять оживилась: – Здесь близко. Как раз мимо гимназии
10
Пока шли, выспрашивала:
– А вы стихи любите?
– Люблю. – Это было правдой.
– А чьи вы стихи больше всего любите?
– Блока. Удивилась:
– Кто это?
Вот тебе и раз! Блока не знает… Хотя, помнится, не так уж он и был популярен, так сказать, в массах. На выборах короля поэтов начисто проиграл Северянину.
– А вы, конечно, Северянина предпочитаете?
– Ой, конечно! Он гений!
– Он и сам того не скрывал. Помните: «Я гений Игорь Северянин, своей победой упоён».
Стала серьёзной.
– Наверно, это нескромно, я знаю…
Уже хорошо: сама думает, без помощи любимого поэта. Не такого уж и плохого, кстати. Небесталанного.
– А Блока найдите, прочтите. Вот кто гений. Особенно «Двенадцать»… – Мучительно соображал: восемнадцатый год, написана поэма или ещё нет? Кажется, написана…
– У нас городская библиотека закрыта, – пожаловалась Лида. Настроение у неё менялось в прямой зависимости от темы разговора. Только что, когда о Северянине толковали, лучилась от радости. Сейчас погрустнела: беда, книги брать негде. И снова – глаза настежь, улыбается с надеждой: – Может быть, вы наизусть помните?
А что? Можно и наизусть. Наглядный урок политграмоты.
– Слушайте…
Читал Игорь неплохо, а «Двенадцать» – особенно. Поэма эта вообще для чтения благодатна: меняющийся ритм, разговорные куски, разные человеческие характеры, тон – от камерного до патетического. Читал во весь голос, не смущаясь под взглядами прохожих, честно говоря – недоуменными: идёт по улице сумасшедший, орёт в рифму, руками размахивает. Да и орёт что-то крамольное на слух… Лучше – мимо, мимо, не дай бог привяжется, а то и слушать заставит.
Но Игорь не замечал их, не разглядывал. Плевать ему на них было. С высокой колокольни. Он читал и слушал музыку стихов, звучавших сейчас в их собственном времени. И быть может, а эти минуты в Петрограде или Москве сам Александр Блок читал их – недавно написанные, ещё горячие, живые.
И Лида слушала как заворожённая. А когда он выкрикнул последние строки – о Христе в белом венце из роз, – всхлипнула, даже не сдерживаясь. Уж на что Игорь ожидал супер-эффекта, то тут растерялся:
– Вы что?
– Жалко… – Вытерла ладошкой покрасневшие глаза.
– Что жалко?
– Я не знаю. Но ощущение от стихов очень грустное. Даже жить страшно.
– Да бросьте! Жизнь прекрасна!.. А стихи понравились?
Улыбнулась.
– Очень! – Повторила для усиления: – Очень-очень. Я обязательно найду книжку Блока… А прочитайте ещё что-нибудь.
Игорь усмехнулся: «Ещё что-нибудь? Пожалуйста». Начал:
– Но– Кто это написал? – спросила Лида.
Сказать бы правду; не родился ещё сей поэт…
– Так, один…
И неожиданный эффект:
– Я так и подумала: это вы сами! Ой, как здорово! Вы такой талантливый!
Вот так влип. Сам дурак, не надо было читать завтрашних стихов. Даже не завтрашних – из чёрт-те какого далека. Хорошо, что уже пришли к дому. Тема сама собой закрылась.
А дома их ждала неприятность.
Растерянная тётя Соня, Софья Демидовна, отперла им калитку и с ходу объявила:
– К нам из контрразведки приходили.
Игорь почувствовал, как опять стало холодно в животе – от неосознанного страха. Что-то часто в последнее время приходит к нему это стыдное чувство. Ну, а сейчас почему? Чего бояться?
– Зачем приходили?
– Про Гришу спрашивали. Где он, давно ли здесь был…
– А вы?
– Что я? Откуда я что про Григория знаю? Он сам по себе, мы сами по себе. Седьмая вода на киселе, – повторила она слова Пеликана.
Старик Леднёв по-прежнему сидел на диване-саркофаге. Книжка выпала из рук, валялась на полу, а он, привалившись виском к диванной тумбе, которая одновременно являлась шкафом, мирно похрапывал. Даже скорее похрюкивал. Знакомая картина.
– Он знает? – спросил про Леднёва Игорь.
– О контрразведке? – Софья Демидовна старательно выговаривала малопривычное, но красиво звучащее слово. – Вряд ли. Он так и проспал всё на свете. Они спросили, кто это такой, а я сказала, что давний знакомый, домой возвращается, в Москву. И что профессор, сказала.
– Поверили?
– Они его мешочек – он под вешалкой стоял, хорошо, что не убрала, а ведь хотела – вытряхнули, а там документы. Всё честь по чести: Леднёв Павел Николаевич, профессор истории. Диплом его профессорский, ещё бумага какая-то от Академии наук…
Старик Леднёв перестал похрюкивать-похрапывать, открыл по привычке один глаз и сказал абсолютно не сонным голосом:
– Не от Академии наук, а от исторического общества. Хотя для этих хамов всё одно…
Софья Демидовна руками всплеснула, ойкнула. Даже Игорь с интересом на профессора поглядел: ну и хитёр старикан. Одна Лида ничего не понимала, но внимательно слушала.
– Вы что же, не спали? – обиженно спросила Софья Демидовна.
– Спал не спал, вопрос другой, – сказал Леднёв и сел ровно, руки на коленях сложил. – Я, может, чутко сплю. Как говорится: сплю-сплю, а кур бачу. Я ждал развития событий, чтобы вступить в дело, если понадобится. Но не понадобилось. И я не стал просыпаться. – Говорил всё это он тоном короля, которого незаслуженно упрекнули в перерасходе государственных денег: и вроде вина очевидна, но с другой стороны – король, какие могут быть претензии…