Повести и рассказы
Шрифт:
– Спасибо, - сказала Зина, - но вам же самому будет холодно.
– А я вот соломки под себя, - сказал боец и протянул руку, чтобы вырвать несколько горстей зеленого, но уже колосистого жита.
– Я вам помогу, - сказала Зина и, осторожно отодвинувшись от Светланы, положила ее голову на снопик. Подавшись немного в сторону, она обеими руками стала рвать упругие, но ласковые, уже повлажневшие от росы колосья жита. Некоторые стебельки перегибались в ее пальцах и отделялись от корней, большинство же оставалось в руках с корнями. От них пахло свежей землей (милый, знакомый с детства запах!), а сломанные колоски тоже пахли, и так,
– Я вам дам ножик, - предложил боец. И голос его был ласковый, сочувствующий. Видимо, и он ощутил этот животворный запах, который, наверно, вызвал и у него воспоминания обо всем лучшем, что было в детстве, в ранней юности.
Зина стала срезать стебельки ножиком, и таким образом получалась у нее какая-то чудесная, необычная жатва. Тихий шорох этой жатвы радовал душу, а запах, казалось, стал еще приятнее. Хотя было и жаль зеленого жита, но хотелось срезать его побольше. Это, наверное, для того, чтобы устроить помягче постель не только вот этому бойцу, который сам проявил заботу о других и разговаривает так ласково, а и всем остальным. Конечно же, для этого, но было тут и что-то другое. Кому не по сердцу в тяжелую минуту хоть на миг забыть обо всем, что видишь вокруг, что терзает душу? Жатва для Зины - это чуть ли не самое светлое, не самое очаровательное, что осталось в ее памяти с детских лет. Для нее это была даже и не работа, от которой болит и ноет спина, а наслаждение, радость. Девушке мало приходилось и нагибаться, когда она училась жать. Даже на той неурожайной полоске, которую имел тогда отец Зины, жито было выше ее.
Она жала всегда вместе с матерью. Отец приходил к полудню, сносил снопы, составлял их в суслоны и шел на другую работу. Зина знала, что шел он не на свою работу, а на панскую, потому что со своей полоски нельзя было прокормиться. Знала, что пан мог обидеть отца, мог замучить его на работе, и потому всегда с тревогой и радостной надеждой ожидала вечера, когда отец снова придет на поле и опять начнет сносить снопы. Любила Зина смотреть, как отец носил снопы. Сама она, если и поднимет, бывало, сноп, то едва тянет его за собой, - колосья оббиваются о ржище. А отец одной рукой вскидывает снопы на плечи так легко, словно это какие-нибудь игрушки, а не снопы, обложится ими так, что и сам не виден. Шагает тогда отец, похожий на житную копну, а Зине кажется, что нет на свете человека более сильного, более неутомимого в труде.
Как только отец приходил на поле, Зине становилось необыкновенно весело. Она радовалась, если он хоть на минуту присаживался на сноп, закуривал или завтракал вместе с ними: ел спелые вишни с хлебом. И всегда, везде с отцом было весело, радостно. Зина часто вспоминала эти далекие дни детства, когда вся она была как бы наполнена ожиданием отца. Сначала она ждала его на поле, дома, с отхожих заработков, а потом - из польской дефензивы и из тюрьмы, куда забирали его пилсудчики за подпольную революционную деятельность. Раз дождалась, второй раз дождалась, даже и третий раз дождалась. А когда в четвертый раз взяли, то в ожидании прошли годы, мать сгорбилась и поседела, Зина за это время выросла, а отца все не было. Потом пришло по почте извещение, что арестант Иван Прудников умер в тюрьме.
Мрачным тогда стало все вокруг: немилой была своя хата, чужой и ненужной выглядела полоска, которая к тому времени уже почти совсем перестала родить. Взяли тогда дочка и мать посохи в руки,
Необыкновенная ночная жатва вызвала в душе Зины эти воспоминания. Почему бы и не вспомнить обо всем в такую тишину? Долго ли она будет продолжаться, не нарушит ли ее что-нибудь уже через минуту?..
Вдруг девушке показалось, что она жнет слишком смело, что складной ножик, хотя он и не серп, а режет как-то гулко, со скрежетом. И Зина испугалась этого скрежета: а вдруг услышат на дороге и начнут стрелять?
– Хватит вам уже, - тихо сказал раненый боец.
И тогда девушка поняла, что действительно пора кончать жатву. Вытерла ножик, отдала его бойцу, а сама стала подбирать сорванные и сжатые стебельки с колосьями. Большой ли получился бы сноп, если все это связать?
Боец положил под себя немного жита, а из остального сделал нечто похожее на постель для Зины.
– Лягте отдохните, пока хлопцы придут, - сочувственно сказал он. - Вот мой рюкзачок. Возьмите его под голову.
Когда Зина примостилась опять возле Светланы, боец долго вздыхал, а потом стал торопливо и взволнованно говорить, будто боясь, что девушка скоро заснет и не услышит его слов.
– Там у меня в рюкзаке вязанка мягкая... Из шелка, наверно, из одного или, может, немного шерсти примешано. Я собирался уже ехать домой, так купил для матери. Возьмите, прошу вас, эту кофту, наденьте.
– Ну что вы! - сказала Зина. - Это же подарок, вы его обязательно отвезите своей матери.
– Вам же холодно, - с мягкой настойчивостью продолжал боец. - Роса выпала, а к рассвету совсем похолодает. Вы замерзнете в своей одежде. А одна ли такая ночь впереди?
– Ничего, не замерзну. - Зина тесней прижалась к Светлане. - Вот мы вашей шинелью прикроемся, а там я что-нибудь достану в деревне: мир не без добрых людей.
– Я вас очень прошу, - чуть ли не с обидой проговорил боец. - Домой мне теперь уж не попасть, хотя и билет в кармане и документы, что отслужил свой срок, не до того сейчас. Мне хочется сделать вам этот подарок все равно как своей матери.
Зина ничего не ответила. Ей казалось, что все бойцы слышат эту, возможно, излишне интимную беседу, а для чего это нужно - к одному относиться лучше, чем ко всем остальным? Теперь надо любить и уважать всех одинаково, быть для всех сердечным товарищем, сестрой. Но, прислушавшись, Зина поняла, что бойцы, в том числе и тяжело раненные, спят. Тихая летняя ночь, наполненная запахом молочного жита, пригласила в их сердцах волнения и тревоги, уняла даже боль в ранах.
– А вам далеко надо было ехать? - спросила Зина, убедившись, что никто их не слушает. - Вы откуда родом?
– Не так уж далеко, если ехать, - живо ответил боец, обрадованный тем, что беседа возобновилась. - А если идти, то вряд ли хватит ног. Из нашего Полесья я, из деревни Заболотье. Может, слышали про такую?
– Не слышала, - уважительно откликаясь на сердечный тон бойца, сказала Зина, - но рада, что вы оттуда.
– Почему? - в голосе бойца прозвучало удивление.
– Земляк мой, - удовлетворенно ответила Зина. - А потом вам близко же до родных мест. Все-таки это приятно.
– И вы оттуда? - боец уже не только удивился, но и обрадовался.