Повести и рассказы
Шрифт:
Они сделали несколько шагов, потом остановились у перил беседки. Каждый продолжал думать о своем.
Не раскрывая рта, Юйминь нерешительно вынула что-то из кармана и протянула Чжунъи.
— Что это? — спросил тот.
— Письмо, — прошептала она.
«Письмо!» — от этого слова Чжунъи передернуло, в мозгу пронеслись беспорядочные мысли. На миг поверилось даже, что это оброненный им конверт.
— Какое письмо? Мое? Давай же скорее!
В прошлый раз, когда Чжунъи официально предложил ей «стать друзьями», она сказала, что должна подумать. Это письмо и было ее ответом — она соглашалась на предложение Чжунъи. Старая дева впервые приоткрывала перед мужчиной свои чувства. Нетерпение, с которым У потребовал от нее письмо, она по неопытности расценила
— В нем ответ на все, о чем ты говорил прошлый раз…
— Что? Какой ответ?.. Ах, так это не мое письмо…
Чжунъи словно пробудился ото сна. Значит, это не то письмо, от которого зависела его жизнь… В тоне его голоса отразился мгновенный переход от радостного порыва к разочарованию.
— Ты о чем?!
— Да так, ничего, пустяки. Все в порядке! — Он сунул письмо в карман, словно это был носовой платок.
Поведение Чжунъи озадачило и рассердило Юйминь. Влюбленность обострила ее восприятие, а чувство собственного достоинства она оберегала, как хрустальный сосуд. Нежданная обида прогнала с ее лица счастливое выражение, щеки как-то сразу обвисли, и в свете луны стал явным ее истинный возраст.
Ли Юйминь покинула беседку и пошла вдоль берега. Чжунъи машинально последовал за нею.
Происшедшую в спутнице перемену он даже не заметил. На душе было тяжко, в голову неотвязно лезли тревожные мысли… Не говоря ни слова, он шел рядом с Юйминь как посторонний. Ничего не замечая вокруг, он дошел с нею до развилки дороги и вдруг услышал ее голос:
— Верни мне то, что я тебе дала!
— То есть?
— Письмо! То письмо, что ты взял полчаса назад.
Еще не поняв толком, о чем идет речь, он достал письмо из кармана. Ли Юйминь выхватила из его руки письмо и заявила, что идет домой.
— Я провожу тебя!
— Незачем! — ответила она решительно и холодно, давая понять, что и все дальнейшие просьбы натолкнутся на отказ.
Только тут Чжунъи понял: Юйминь могла неверно истолковать его слова и поступки. И, видя, что она все еще кипит негодованием, он, решив успокоить ее, сказал:
— Я… Я сегодня не совсем здоров, ты уж, ради бога, не обижайся. Верни мне письмо, прошу тебя!
При свете уличного фонаря можно было различить недобрую усмешку на лице Юйминь.
— Я сказала — незачем, — ледяным тоном произнесла она. — Я вижу, твои намерения переменились и тебе вовсе не хочется читать мое письмо!
С этими словами она сунула письмо в карман, резко повернулась и зашагала прочь.
Она отошла уже довольно далеко, а он все стоял растерянный. Наконец он выдавил из себя:
— Я зайду к тебе послезавтра!
Она не ответила, лишь ускорила шаг и вскоре скрылась из виду.
На обратном пути У Чжунъи одолевали разные, но неизменно печальные мысли. Он думал: письма, письма, письма! Рекомендательные, любовные, обыкновенные… Каждый день тысячи и тысячи писем бродят по свету, их бесчисленное множество, но где то единственное письмо, которое необходимо ему? Беда, которую неминуемо должно было навлечь это потерянное письмо, уже начала принимать в его сознании конкретные очертания, а ему оставалось разве что смущенно улыбаться и ждать, когда она грянет.
В первый день развертывания кампании во всем институте было подано лишь десятка полтора разоблачительных заявлений. В одном из них докладывалось, что старый сотрудник канцелярии по фамилии Чэнь во время утренней церемонии «запрашивания инструкций» [14] дважды держал цитатник вверх ногами. Только это заявление и можно было как-то использовать, в остальных же сообщалась всякая чушь. Тогда рабочая группа издала распоряжение: отныне каждый сотрудник ежедневно должен подать не менее одного разоблачительного заявления, иначе он не будет отпущен домой.
14
Во
У Чжунъи сидел с таким видом, словно он каждую минуту ждал представителя рабочей группы, который сообщит ему, что письмо подобрано и доставлено в институт. Он уже был внутренне готов во всем сознаться, подвергнуться «борьбе» и пополнить собой группу поднадзорных, в которой уже находился Цинь Цюань.
Уставившись на лежавший перед ним бланк разоблачительного письма, он думал: не писать — нельзя, но о чем писать? Теперь он по-настоящему понял смысл выражения «сидеть на ковре из иголок». Чжунъи весь извертелся, его тощий зад то и дело ерзал по сиденью стула. Так же неспокойно вели себя и другие сотрудники.
Для каждого из них время шло бессмысленно, мучительно и в то же время слишком быстро.
Вошел Цуй Цзинчунь. Все уткнулись в бланки разоблачительных заявлений, делая вид, будто припоминают детали. В этот момент поднялся Чжан Динчэнь и передал Цуй Цзинчуню два исписанных листка. Подобострастно согнувшись, он стал объяснять полушепотом:
— Я вручаю вам свое прошение. Пусть руководство каждый месяц высчитывает из моей зарплаты по десять юаней в погашение полученных мною процентов с капитала [15] . Я по собственной инициативе хочу вернуть эти деньги, которые не должен был брать, ибо они добыты путем эксплуатации… А второй листок — это разоблачение моего дяди. До освобождения он владел лавкой и часто подсыпал в мешки с рисом обыкновенный песок, обманывая таким образом трудовой народ. Здесь подробно рассказано, как он это делал.
15
После национализации в 1956 году частных промышленных и торговых предприятий их бывшим владельцам выплачивался определенный процент с вложенного капитала. Во время «культурной революции» выплата была прекращена, но затем возобновилась. — Прим. перев.
Цуй Цзинчунь бесстрастно выслушал этот монолог и спросил:
— А где сейчас ваш дядя?
— Умер. Скончался в тысяча девятьсот пятнадцатом году.
— Значит, вы разоблачаете покойника? — На строгом, малоподвижном лице Цуя появилось брезгливое выражение. Все же он взял эти листки и ушел.
Чжан Динчэнь вернулся на место и долго сидел, уставившись прямо перед собой и пытаясь понять скрытый смысл слов Цуя.
У Чжунъи все еще пытался сосредоточиться на лежавшем посреди стола бланке, который во что бы то ни стало необходимо было заполнить какими-нибудь словами. Но в его голове по-прежнему не оставалось места для размышлений о чем-либо, не связанном с проклятым письмом. Какие только сумбурные и нелепые идеи не приходили ему на ум! Машинально он написал на разоблачительном бланке иероглиф «синь» — «письмо», но тут же спохватился и задрожал, как будто один этот знак способен выдать его тайну. Он тут же замазал иероглиф густым слоем чернил, и в эту самую секунду рядом с ним возник Чжао Чан.
У быстро сложил бланк пополам и придавил рукой, как будто там лежал только что пойманный кузнечик. Чжао Чан уселся на соседний стул и заулыбался:
— Ну, о чем пишем? Можно взглянуть?
У заверил его, что еще ничего не написал, но показать бланк не хотел, напротив — еще крепче прижал его к столу. Взгляд у него был напряженный и немного растерянный. Опасливый Чжао Чан сделал из этого ошибочный вывод: мол, У начал писать что-то против него — и испугался, как бы его не поймали с поличным. Однако виду Чжао Чан не подал, дружески похлопал Чжунъи по плечу и произнес с усмешкой: