Повести и рассказы
Шрифт:
— Сейчас не время об этом. Давай выкладывай, что там у тебя.
Как человек, который, зажмурясь, бросается с обрыва, У Чжунъи стал изливать все накопившееся в душе, ни о чем больше не думая. Чжао Чан быстро записывал за ним, царапая шариковой ручкой бумагу; на лице его то и дело возникало удивленное выражение. Цзя Дачжэнь непрерывно курил, а свободной рукой перелистывал материалы дела. Всем своим видом показывал, что в словах У Чжунъи для него нет никаких откровений, все это он давно знал и сам. Стоило У Чжунъи запнуться в своих показаниях, как на лице Цзя появлялась ироническая
— Честное слово, я нигде не мог его найти!
Цзя Дачжэнь перестал перелистывать дело, пристально посмотрел на У Чжунъи и остановил собиравшегося что-то сказать Чжао Чана:
— Нет, пусть он доскажет!
— Выходя из дома в то утро, я положил его в карман, а когда подошел к почтовому ящику, его там не оказалось. Наверное, выронил по дороге!
Цзя Дачжэнь сделал несколько затяжек, как бы обдумывая какую-то проблему, а потом спросил, глядя Чжунъи прямо в глаза:
— Ты, наверно, решил, что кто-нибудь подобрал письмо и принес сюда нам?
— Ну да, ведь я вложил его в служебный конверт. Любой мог прочесть обратный адрес и принести в институт.
Цзя Дачжень захлопнул дело и с самым довольным видом произнес:
— Что ж, ты был прав. Здесь оно, твое письмо! И не только письмо, но и разоблачительный материал на тебя, поступивший из организации, где состоит тот самый Чэнь. Все здесь, в деле!
Он похлопал ладонью по толстой пачке бумаг и спросил, не желает ли У Чжунъи лично убедиться в этом. Утвердительный ответ означал бы, что У не доверяет ему, и тот лишь робко покачал головой.
Заканчивая протокол, Чжао Чан решил: все кончено, У Чжунъи окончательно погубил себя, и перед ним теперь — мрачная пустыня. Значит, сам он, Чжао, должен подумать о том, как бы вырыть ров пошире между собой и бывшим другом, оказавшимся таким незадачливым.
Время неслось быстро — вот уже прозвенел звонок на обеденный перерыв. От долгой исповеди во рту Чжунъи пересохло, и он попросил воды. Цзя Дачжэнь спрятал дело в ящик стола и встал. Лицо его выражало такую радость, будто в руки ему сам собою упал предмет давних его вожделений.
— Что ж, сегодня ты наконец-то проявил себя сравнительно хорошо. Конечно, пришлось поднажать на тебя, но будем считать, что ты признался добровольно. Все рассказанное тобой нынче — лишь малая часть вопроса, о котором нам известно из поступивших материалов. Для начала ты должен представить нам свои показания в письменном виде. Пиши только о фактах — что ты теперь думаешь по этому поводу, нас пока не интересует. Напишешь отдельно о своем брате, о Чэнь Найчжи и прочих четко, конкретно: где, когда, в чьем присутствии, кто именно допустил те или иные сомнительные высказывания. Затем набросай еще раз текст потерянного тобой письма — я хочу проверить, насколько точен ты в своих признаниях. Ну, ладно! Можешь идти в пустой кабинет своего сектора и писать там. Обед тебе принесут.
Перед У Чжунъи легла стопка бумаги.
В
Цзя Дачжэнь со скучающим видом пробежал глазами переписанное У Чжунъи письмо, давая понять, что уже не раз читал оригинал. На самом деле в письме нашлось немало неожиданного для него, и в глазах его то и дело вспыхивал почти неприметный для посторонних блеск. Бросив копию письма на стол, он повернулся к Чжунъи:
— Ты утверждаешь, что все изложил правильно?
— Конечно, правильно, стал бы я что-нибудь менять! Ведь оригинал у вас, можете проверить.
Цзя Дачжэнь удовлетворенно кивнул. Копию письма вместе с десятком страниц показаний У Чжунъи он положил в ящик стола и ушел довольный, как охотник, в заплечном мешке которого лежит только что подстреленный заяц.
После обеда началось заседание рабочей группы. У Чжунъи было велено оставаться на своем месте и писать дальше свои показания.
Он сидел в давно ставшем привычным кабинете на своем обычном месте. Стояла тишина, и могло показаться, будто вновь вернулись спокойные, заполненные работой дни. Нежаркие лучи послеполуденного солнца падали на его лицо, на лежавшую перед ним на столе груду книг с закладками. Этими книгами он пользовался, заканчивая работу над одной очень интересной темой. Но теперь все это ему уже не принадлежало. Его ожидали гневные выкрики, бесконечные проверки и жизнь, недостойная человека, в которой он будет лишен самоуважения и свободы.
Ему вспомнилась Ли Юйминь. После возникшей меж ними размолвки они больше не встречались, но ему уже был ясен финал их романа. Он дважды собирался пойти к Ли Юйминь и хоть как-то, намеками, объяснить ей свое положение или придумать любой предлог и прекратить их встречи. Но у него не хватило мужества. Нет, ему не хотелось собственными руками губить так нелегко доставшуюся радость! Но теперь придется ей все сказать. Ведь, если сравнить его жизнь с деревом, сейчас на нем засохло все: и листья, и цветы, и едва завязавшиеся плоды, и только-только появившиеся ростки.
Около четырех он увидал в окно, как на переднем дворе несколько человек развешивают лозунги и дацзыбао. Вдруг глаза его застыли от изумления — на транспаранте виднелись крупные иероглифы: «Решительно разоблачим избежавшего кары правого, активно действующего контрреволюционера У Чжунъи!» В голове зазвенело, ноги, казалось, размякли и больше не держали его, руки, шея, колени перестали ему повиноваться. Собственно говоря, событие это нужно было предвидеть, и все равно оно оказалось полной неожиданностью.
Не прошло и получаса, а весь двор был уже обклеен дацзыбао, и почти каждая направлена была против Чжунъи. Начали собираться люди.
Он опять подумал о Ли Юйминь. Надо поскорее кончить это безнадежное дело. Подбежал к двери, выглянул в коридор: никого. Мигом вернувшись обратно, он совершил свой самый смелый поступок за десять лет: схватил телефон и набрал номер библиотеки. На том конце провода сразу ответили, и, на счастье, это оказалась сама Ли Юйминь. Он даже не верил, что ему может так безумно повезти.