Повести и рассказы
Шрифт:
Стеклянный Цветок закатил зрачки и спросил хозяина Фэна:
— А скажи, зачем Фэйлайфэн прислала мне эти заморские часы и куртку?
На лице его отразилось беспокойство.
Хозяин Фэн не догадывался, что могло бы обеспокоить Стеклянного Цветка, но не мог не ответить и потому сказал:
— А чтобы вам угодить!
— Да пошел ты! В тот день я над ней издевался, но она знала, что я потерял заморские часы и куртку, и теперь она нарочно прислала мне эти цацки, чтобы поиздеваться надо мной!
Стеклянный Цветок изо всей силы швырнул куртку
— Ясное дело, я плеснул ей в лицо волшебной водой, и она теперь стала как оживший мертвец!
Его лицо перекосилось от злобы.
У хозяина Фэна ноги стали как ватные, ему показалось, что он вот-вот рухнет на землю. Он не знал, как сладить с этим вспыльчивым, ничего не желавшим слушать хулиганом. Он нагнулся, поднял куртку и пролепетал:
— Вот хорошо-то, часы совсем не сломались, прямо как новые. До чего же хороша ваша заморская вещица!
— А ну принеси мне молоток, я ее вмиг раздолбаю! — заорал Стеклянный Цветок.
В этот момент скрипнула дверь, и вошел молодой долговязый парень. Это был недавно служивший у хозяина Фэна младший приказчик по имени Цай-Шестой, парень сметливый и сноровистый, служил он только год, а уже мог заменить двоих. Цай-Шестой знал, что хозяин Фэн очутился в неловком положении, он немного подслушал за дверью его разговор со Стеклянным Цветком и решил, что теперь самое время вмешаться. Войдя, он сказал:
— Третий господин, есть небольшой разговор, вам, наверное, будет неприятно, но я все же хочу вам кое-что сказать.
Стеклянный Цветок оглядел его, подыскал слово покрепче.
— Хочешь навонять — воняй!
Цай-Шестой не смутился, сел на стул напротив Стеклянного Цветка и усмехнулся:
— Вы, уважаемый, сами себя в угол загнали!
Услыхав такие речи от своего приказчика, хозяин Фэн сердито тряхнул головой.
Стеклянный Цветок заорал, тыча пальцем в лицо Цаю-Шестому:
— Ты что такое говоришь?
Цай-Шестой и бровью не повел, а все так же спокойно продолжал:
— По моему разумению, вы пришли сюда потому, что не знаете, кто этот с косой.
— Кто он? Если ты знаешь, почему скрываешь от третьего господина?
— Третий господин такой важный человек. Если вы не прикажете мне говорить, разве я осмелюсь в вашем присутствии распустить хвост?
— Третий господин приказывает тебе говорить! — поспешно выпалил Стеклянный Цветок, никак не предполагавший, что этот малец мог знать дурня.
Когда волнение Стеклянного Цветка немного улеглось, Цай-Шестой, все так же улыбаясь, сказал:
— Хорошо, я вам скажу, тот с косою — торговец с западной окраины, продает сою, его зовут Дурень-Второй, это его презрительная кличка.
Дети в Тяньцзине с младенчества имеют презрительные клички, как-то: дурной малый, собачьи объедки, песий сын, задница, старшая вонючка, вторая вонючка, третья вонючка, лысина, песий выродок и прочие. Говорят, их давали для того, чтобы загробный владыка Янь-ван, услыхав их, не придал бы им значения и не вписал их в книгу жизни и смерти и эти люди могли бы жить долго.
— Ну а как этого подлеца звать по-настоящему?
— Он просто варит свою вонючую сою, кто ж будет звать его по имени?
— А где его лавка?
Цай-Шестой увидел, что его слова держат Стеклянного Цветка в напряжении, и нарочно говорил спокойно и неторопливо, словно желая унять волнение Стеклянного Цветка.
— Где-то возле храма патриарха Люя на западной окраине. Какая улица и какой дом — не могу точно припомнить. В детстве я жил за храмом патриарха Люя. Помню, когда мне было лет пять или шесть, меня повели в храм совершить поклонение, представить наставнику и завязать детскую косичку. Это считается чем-то вроде посвящения. По такому случаю среди богов выбирают покровителя, и он оберегает от всяких напастей. Как раз в тот день Дурень-Второй сбривал свою детскую косу. По обычаю того храма, тот, кто заимел наставника, вручает священнику немного денег, а священник ставит в главном зале храма скамью. Считается, что тот, кто через нее перепрыгивает, становится взрослым человеком и сбрасывает «детскую дурь». Там это называется «перепрыгнуть через стену». По правилам, кто перепрыгнет через скамью, выбегает, не оборачиваясь, из храма и идет к цирюльнику, чтобы тот постриг его как взрослого. Об этом правиле третий господин наверняка слыхал!
— Говори дальше…
— У Дурня-Второго отросла на редкость длинная коса. В двенадцать лет она у него была совсем как у взрослого человека, свешивалась ниже зада. Когда он из храма-то выскочил, то не пошел к цирюльнику, а побежал прямиком домой. Говорят, жалко ему было терять свою косу. Вот почему она у него сейчас такая большая, ну прямо-таки длинный кнут.
— Так ты, значит, с малолетства его знаешь? Третий господин спрашивает, он что же, знает секрет, как драться своим собачьим хвостом?
— Вы не торопитесь, я вам все расскажу, уже немного осталось. Люди говорят, у его отца было два сына, но они никогда ни у кого не служили, день-деньской слонялись по улицам у себя на западной окраине, торговали соей. Говорят, они родом из уезда Аньцы, а в тех местах много мастеров кулачного боя. Но о том, что Дурень-Второй умеет еще и косой драться, раньше никто не знал. Да и то правда, где же это слыхано, чтобы косой лупили почище, чем кулаками? Люди вокруг так толкуют: бить косой, словно мечом или палкой, — все равно что жалить, подобно скорпиону.
— А тому дурню искусство драться косой передал его отец?
— Наверное, он, кому же еще? Да, я с детства слыхал, когда отец его наказывал, то подвешивал за косу к дереву. Люди говорили, его отец в торговле был мягок, а вот с детьми обращался строго. Поговаривали даже, что Дурень-Второй не был ему родным сыном. Кто же станет своего кровного сына подвешивать за косу? Но когда сейчас об этом вспоминаю, думаю, что то было, наверное, какое-то особое упражнение.
— Кончил?
— Угу.