Повести и рассказы
Шрифт:
С этого дня Герасим Минаевич начал не спеша собираться в дорогу. А Самобаев по вечерам стал задерживаться на строительном дворе — он решил сделать Герасиму на память сундучок.
Однажды утром Федя вышел из барака и остановился, словно пораженный радостным известием. Непривычный свет, тысячи снежных улыбок ослепили его в первую минуту, и, придя в себя, он понял: ночью выпал снег и вместе с ним пришла весна. В природе началась торопливая предпраздничная уборка. Грязное зимнее окно неба было уже выставлено, и спокойная, ласковая синь залила весь поселок. Федя посмотрел на солнце и целую минуту после этого стоял, улыбаясь, прикрыв глаза рукой.
Феде захотелось, чтобы и в него бросили снежком, и тут же девчата на бегу расстреляли его четырьмя крепкими ядрами из снега.
— Моя симпатия, — крикнула одна из них, пробегая. — Теперь он и про нас в газету напишет!
Около управления Феде попался навстречу Середа. Он улыбнулся, открыл было рот — сказать что-то, но в этот момент подкатил к крыльцу «газик» управляющего. Из машины вылез Медведев — в синем пальто с воротником из серого мраморного каракуля и в такой же мраморной каракулевой ушанке. Он не спеша поднялся на крыльцо, чуть слышно скрипя новыми фетровыми бурками, окантованными коричневой кожей. Пока он шел от машины и поднимался по ступенькам, он все время смотрел на Федю, словно припоминал его лицо.
— Погодка, погодка, Максим Дормидонтыч! — Середа выступил вперед.
Управляющий ничего не сказал на это, даже не посмотрел в его сторону.
— Бурочки-то скоро снять придется, — сказал Середа с улыбкой.
Медведев опять посмотрел на Федю, повернулся и вошел в дверь.
И только теперь Федя увидел свежую газету на щите, прибитом к стене по ту сторону крыльца. Перед газетой толпились работники управления. Все читали одну заметку, водили по ней пальцами.
Сдержанными, широкими шагами Федор подошел, протолкнулся вперед и увидел заголовок: «В стороне от нужд рабочих», а под заметкой — свою фамилию: Ф. Гусаров. Заметка была длиннее той, которую писал он, длиннее за счет последних абзацев. Их приписали в редакции, должно быть, для крепости. «Как могло случиться, — прочитал Федя, — что рабочие лучшего нашего предприятия, крупнейшей новостройки области, будущего промышленного гиганта, до сих пор не имеют библиотеки и клуба, вынуждены коротать долгие зимние вечера в общежитиях, без газеты, без книги? Из всего сказанного явствует, что руководители комбината проявляют редкостное равнодушие к насущным нуждам рабочих и ИТР».
Уши Федора начали краснеть. Никогда еще не разговаривал он таким тоном с начальством.
— Крепко, смело! — громко сказал впереди Федора молодой человек, должно быть инженер, и, улыбаясь, отошел, уступив Федору свое место. Федю прижали к газете, к его заметке. Он перевел дыхание и начал читать ее сначала.
Газукин прочитал в Фединой заметке свою фамилию, и это убедило его раз навсегда: он должен учиться. А если Газукин принимал какое-нибудь решение, то он сразу же с угрюмым видом начинал действовать. Днем, когда Федор стоял у своего станка, Васька потянул его за рубаху. У него был смиренный вид, он отвел глаза и упорно наклонил голову.
— Что теперь будем делать?
Федор взглянул на Ваську и первый раз в жизни испытал чувство ответственности. На миг ему показалось, что несмелыми глазами Васьки взглянул на него весь поселок.
— Слышь, что говорю-то? —
— Подождать надо…
— Чего нам ждать? Писал? Вот и давай. Зря, что ли, писал? Чего надо, говори?
Газукину нужно было дать дело. И Федя поручил ему составить список рабочих — всех, кто хочет учиться.
На следующий вечер Васька принес Федору чисто переписанный в тетрадку список. Перелистывая тетрадку, Федя сначала полюбовался женским почерком Васьки. Газукин ухитрялся навязывать бантик почти на каждой букве. Но старание Газукина сказалось не только в этом. Против каждой фамилии можно было найти полную анкету, включая даже семейное положение будущего ученика. А когда Федя перелистал весь список, он задумался над последней страницей: в списке значилось 120 человек.
— А тут я записал, что говорят ребята, — сказал Газукин, передавая Феде записку. И Федор прочитал: «Игнатов хочет в драмкружок. Леонов — баян. Кликуев и Барулин — у них есть ружья. Кружок охотников». Федор показал список Володе Цветкову. Как только Федор вошел в его комнату, Володя стал перекладывать листок бумаги на пустом столе, он словно стыдился Феди. А когда Цветков просмотрел список, он даже покраснел и несколько секунд сидел молча, опустив глаза. Впрочем, Федор не задумывался над этим.
— Вот видишь — список, — сказал он. — И знаешь, я думаю, скоро можно будет организовать кружки…
— Ты не слышал ничего? — спросил Володя, глядя в стол.
— А что?
— Заметку твою обсуждали. У Медведева совещание было. — Он выжидающе посмотрел на Федора и поднял бровь. — Да-а…
Наступило молчание.
— Правильная заметка! — громко и неожиданно сказал Володя, выпрямился и посмотрел на Федора в упор. — Надо тебя, товарищ Гусаров, в комитет избрать. Чтобы ты не лодырничал. — Он засмеялся. — Чтоб работал.
— Я и говорю, кружки вот…
— Не торопись. Послушай. Ты мне добейся сперва, чтоб к маю постановку приготовили. Тогда уже принимайся за хор или еще за что-нибудь одно. А вообще, не торопись. Подожди немного — будут кой-какие решения, — сказал он таинственно.
Он действительно что-то знал — в первых числах апреля Федора вызвали в управление, и там Середа объявил ему, что он отныне будет «и. о. директора» комбинатского Дома культуры.
— На завод можешь не возвращаться, есть приказ, — сказал он.
«Легко, просто, — удивился Федя. — Откуда такая легкость?»
— Да-а, — сказал он, весело глядя в глаза Середе, и сел на новую табуретку посреди комнатки.
Середу это не смутило.
— Да-а, — сказал Федя, все шире улыбаясь. — «Все находится в развитии! Забегать нам никто не позволит!»
— Ну и что? — Сёреда посмотрел на него через очки усталыми добрыми глазами. — Ну и что? Ну и ошибся. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Ясно? Ничего страшного в том нету. Нужно только иметь смелость и признать…
— Да-а, — сказал Федя еще веселее. — Золотые, золотые слова! Газеты-то, журналы придется в Дом культуры переадресовать?
— Глупости, чепуха какая, о чем говоришь, — сказал Середа сухо и нахмурился. — Конечно! А куда же? Они на то и выписаны.
Когда Федя уходил от него, Середа удивленно и недружелюбно блестел очками ему вслед. И сам Федя удивлялся: вот и нет стены! И Фаворов уже не смеется, а пристально оглядывает Федю, встречаясь с ним на улице.
«Что же я сделал? Что тут сложного?» — думал Федя и однажды задал этот вопрос Герасиму Минаевичу.