Повести и рассказы
Шрифт:
Самобаев бросил цигарку, вошел в коридор и сейчас же вышел.
— Крепко сошлись. Твое имя, Федор, поминают…
Мотор грузовика взревел. Две полосы яркого света легли впереди от фар, и машина тронулась. «До свидания. Герасим!» — раздались голоса.
— На новое место поехал, — задумчиво сказал кто-то.
— Товарищ Газукин! Товарищи Самобаев и Степчиков! — позвали из коридора.
Самобаев, Васька и Андрей Романович проворно вскочили и скрылись за дверью. Наступила тишина. Федор уже понимал, что весь разговор в парткабинете, который шел минут тридцать, а
— А кто же секретарем? — спросил в темноте недоумевающий голос.
— Я ж тебе говорю, — ответили с завалинки. — Он временно исполняющий. А секретарь на учебу уехал. Алексей-то Петрович как член бюро и исполняет обязанности.
— Он уже давно исполняет. Месяц уже, — заметил низкий голос.
— Товарищ Царев! — позвали из коридора, и Петр Филиппович не спеша прошел в дверь.
— Теперь уже вроде спокойно разговаривают, — сказал кто-то.
— Товарищ Гусаров! — услышал Федор и вскочил.
И вот он в ярко освещенной комнате. Вокруг красного стола — знакомые лица. Алексей Петрович весело улыбается. Рядом с ним немного отодвинулся к стене Медведев, медленно поворачивает голову, морща лоб, озирает потолок и стены.
— Товарищ Гусаров, вот какая история, — сказал Алексей Петрович. — Вы подали на имя управляющего заявление об уходе. А народ не хочет вас отпускать. В партийное бюро пришло два письма… — Он положил руку на исписанный тетрадный лист, и Федя увидел знакомые Васькины бантики на буквах. — Товарищ Гусаров, подумайте, не сделали вы ошибки?
— Я почему… — заговорил Федя. — Мне сказали, что уже назначен новый… Ну вот, он приедет, тогда вообще мне здесь… Вот вы, Алексей Петрович, любите свой фосфорит? Вы-то меня должны понять.
— Андрей Романович, как наш завклуб? — спросил Алябьев.
Степчиков встал. Соединил бледные пальцы перед собой в один кулак, поднес его к лицу и поднял брови.
— Будучи знаком с самодеятельной сценой свыше тридцати лет, — он прижал свой двойной кулак к груди, — могу заявить уверенно, что Федор Иванович — вполне сложившийся, способный, любящий дело, самоотверженный клубный работник.
— Теперь вы, Петр Филиппович. Дайте нам характеристику Гусарова.
Рядом со Степчиковым встал Царев.
— Сейчас я. Молитвенник достану. — И дружный смех заглушил его слова.
— Петр Филиппович! — Алябьев, смеясь, поднял руку, призывая к тишине. — Молитвенник вы должны оставить в мастерской. На новом заводе по-новому надо работать. Скажите-ка нам без молитвенника, какого вы мнения о Гусарове?
— Токарить может, я же говорил. Только мечтает много. Деталь вращается, а у него мысли там, знаете, с музами…
— Вот две характеристики… — начал было Алябьев, но остановился. — Что вы хотите сказать, товарищ Газукин?
— А вот что. Еще раз говорю: нам другого завклуба не нужно.
— Все ясно, — Алябьев кивнул. — Со своей стороны скажу: я давно уже присматриваюсь к Гусарову. Первый раз вижу завклуба по призванию. Мы чуть не сделали двойную ошибку — чуть было не отказались от способного работника и, кроме того, могли сбить человека с избранного пути. Товарищи
— Что ж, я думаю, возьмем?.. — Середа посмотрел на Медведева.
— Это что — ответ или вопрос? — сказал Алябьев. Все засмеялись.
— Хе-хе… Я думаю, ответ? — опять спросил Середа, и снова грохнул дружный смех.
— Как вы, Максим Дормидонтович? — Алябьев повернулся к Медведеву. Тот медленно наклонил голову: согласен.
— Будем голосовать?
— Утвердить! — послышались голоса.
— Все! Можете идти! — весело сказал, почти крикнул Алексей Петрович. — И сейчас же учиться! Готовьтесь — будет у нас вечерняя школа. Кончите десятый — куда-нибудь еще пошлем, по специальности. И смотрите — чтоб было весело в клубе!
Так решилась, наконец, судьба Федора. Он выскочил из парткабинета, прыгнул с крыльца и в темноте побежал по доскам к красному уголку.
— Мария Фоминична! — крикнул он, распахивая дверь. — Никуда не еду! Остаюсь!
Библиотекарша уже превратила один угол барака в книгохранилище. Она разложила книги высокими стопами на лавках и, сидя за столом в своей новой библиотеке, заполняла карточки.
— Я ни секунды не сомневалась, — сказала она, серьезно взглянув на Федора поверх очков. — Я была уверена, что буду работать с Гусаровым — автором заметки. Вот посмотрите — там слева технические книги. Вы о них писали. Что могла — достала.
Федор взял наудачу один том. И вдруг увидел под ним три одинаковые книжки в синих обложках из толстой бумаги. «Измельчение руд», — прочитал он. Перевернул несколько страниц, пестрых от формул, таблиц и графических сеток. И вспомнил Алексея Петровича — не и. о. секретаря партийной организации, а того, робкого, без шапки, с медленно поднимающимися волосами, перебирающего фотографии. «Она одна-то, одна — любовь, да не всегда вовремя приходит», — подумал он, глядя на мелькающие формулы, цепенея. И, если Самобаев прав, Алексею Петровичу не выжечь никогда из души этот свет, он останется на всю жизнь как память о самой великой и тонкой пробе для человека. Федор вдруг увидел неизмеримую высоту и силу этого простодушно улыбающегося инженера с мальчишеским голосом.
— Мария Фоминична, разрешите, я подарю одну такую книжку знакомому инженеру. Он очень просил меня… Можно сказать, надоумил…
— Подарите. Книга — хороший подарок.
И Федя, улыбаясь, говоря что-то себе под нос, зашагал к управлению. Он дождался конца заседания и встретил Алексея Петровича на крыльце.
— Алексей Петрович! Можно на минутку? Вот книга пришла… Вы говорили тогда… Это не для вас?
— Книга? Ну-ка, что за книга? А-а-а…
Он стал смотреть в сторону, вниз, словно гляделся в тот же пруд, куда смотрела днем Антонина Сергеевна.