Повести и рассказы
Шрифт:
— Заходи, — сказал другой. — Головой вперед заноси.
Миша только повел строгим глазом из глубокой меховой шапки — туда, где стояла Аня. Тут же его накрыли с головой одеялом.
— Адрес, адрес, — крикнул Миша. Он хотел откинуть тяжелое одеяло. Но вот уже слышен скрип снега — и он в автобусе, и поехал неизвестно куда — вперед или назад.
Миша повернул перстень на пальце. В седьмую палату вошла Зина, невысокая девушка, по горло обтянутая халатом, завязанным на спине. Как птица-подорожник, мелкими шажками
— Ничего, Ноготов, полежи недельку, — сказала она, отбегая к другому раненому, — а потом я принесу тебе какую-нибудь книжку. Есть книжки, где хорошо описывается, как дружат парень с девушкой. — Она уже несла лекарство третьему больному.
— Какая там дружба! Мне бы пройтись хоть на костылях.
— Не притворяйся, кольцо чье носишь?
— Это дело личное.
— Ты с нею дружил! Да? Что ж ты ей письма не пишешь?
— Адреса нет. — Миша повернул кольцо несколько раз.
Дверь запела, и, щелкая туфлями, в палату вошел солдат в одном белье, тот самый, что ехал с Мишей в вагоне.
Он теперь побрился, и стало видно, что это молодой парень с веселым и грозным взглядом. Он словно держал под мышкой большую подушку, прибинтованную к нему вместе с рукой.
— Наконец-то я тебя нашел, младший лейтенант! — солдат подошел к нему. — Меня в палате почтальоном прозвали — видишь, какую почту таскаю, — солдат левой рукой хлопнул по своей подушке и сел на кровать. — Я вроде как почтальон к тебе и пришел — вот бумажка от Ани.
— Это от той? — спросила Зина из дальнего конца палаты.
Миша не ответил.
— Только две строчки! — Зина была уже рядом.
— А ему — полевая почта, ничего больше и не нужно.
Миша долго читал эти две строчки.
— Спасибо, — сказал он, наконец, задумчиво. — Как тебя звать?
— Почтальонов не спрашивают, как звать. Зови Гришкой.
— Надо выздоравливать, — перебил его Миша.
— Надо, надо, — подтвердила Зина, сочувствуя.
— Дайте, Зиночка, бумаги мне и карандаш.
Миша писал лежа, опираясь на локоть, громко дыша открытым ртом, и голова его все время опускалась на грудь.
«Здравствуйте, Аня, — написал он, опустился на подушку и долго отдыхал, глядя под кровать соседу. — Вот я лежу в палате, — написал он через полчаса, — везде стоят цветы — фикусы и много других. Но мне больше всего нравятся анютины глазки. — Он опять прилег отдохнуть, потом поднялся и зачеркнул „анютины глазки“ — слишком похоже на признание. — Ребята у меня хорошие в палате, — написал он. — Придется с ними пять месяцев жить, доктор говорит. — Затем, отдохнув, добавил: — Я часто вспоминаю вас. Кольцо все еще вертится у меня на пальце. Верчу его, но вы не появляетесь».
Зажгли электричество. Перед ужином палату быстро пересекла Зина и подала Мише стопку горького раствора.
— Все еще пишешь? — сказала она. — Пей быстрее.
Миша закончил письмо. «Я решил выздороветь не в пять, а в три месяца, —
Уже пошел месяц март. Миша ждал ответа и вместе с ним ожидали письма Гриша и Зина.
— Прямо жаль Ноготова, — говорила Зина, — я так написала бы ему немедленно три письма!
А Миша все торопился выздороветь. Он даже взял один раз на спор у соседа костыли, прошел по ковру до стола, а обратно не смог — так и сел, весь белый, на ковер.
Это было в начале марта. А к концу месяца Миша заметил, что перстень плотнее садится на палец. Тут он потребовал себе костыли и каждый день прогуливался от кровати к окну, а там, за окном — сани, сани без конца ехали между сугробами, среди берез, и небо было голубое, летнее. Врач разрешил ему принимать ванну. Миша завернулся в халат, повесил на шею полотенце, взял костыли и ушел купаться. Через двадцать минут он вернулся в палату без костылей. Милая улыбка была на его безусом лице. Голова его была еще опущена, но черные глаза так и командовали! От койки к койке он добрался к своей постели и лег отдыхать.
— Зиночка, — сказал он, — забери костыли в ванной.
На другой день Миша опять побрел в ванную по коридору без костылей, держась обеими руками за стену, как слепой. Когда он скрылся за дальней дверью, прошел по коридору мальчишка-экспедитор и бросил на столик пачку писем. Зина набросилась на них и одно письмо-треугольник вдруг прижала к груди, а затем сунула его поскорей туда, где халат охватывал ее шею. Она ушла в пустой кабинет, и треугольник сам развернулся в ее дрожащих пальцах. Вот что было написано на маленьком листке:
«Милый мальчик Миша, — я прочла ваше письмо и вспомнила свой восьмой класс. Я ведь умею читать даже зачеркнутые строки. Нет, вы мне не пишите больше, теперь я знаю, что вы выздоровеете. Вы хороший, у вас будет много друзей. Вы и подругу найдете себе хорошую, лучшую, чем я. А я вам не гожусь. Мне двадцать шесть лет, у меня есть муж и сын, очень, очень похожий на вас. Я его не видела уже два года. Я любила смотреть на вас, когда вы спали. Мне казалось, что передо мной мой маленький сынишка. И потом доктор говорил о вас такие жуткие вещи — я даже боялась с ним разговаривать. Он говорил, что вы слабеете с каждым часом. Я не смогла бы себя иначе вести с вами. Простите меня.
Берегите игрушку, что я вам подарила, поправляйтесь, но не носите ее, чтоб она вам и правда не вросла в палец.
Целую вас. Аня».
Миша уже отдыхал в кровати, розовый и слабый после ванны. Гриша за столом, закусив губу, писал — тренировал левую руку, переучивался, чтоб стать левшой. Зина открыла дверь да так с разбегу и сказала:
— Ноготов получил письмо!
Миша медленно встал, глаза его стали такими, как три месяца назад, в вагоне, и все увидели, что на лице у него выступили красные пятна.