Повести и рассказы
Шрифт:
— Ну, герой, как у нас дела? На поправку дело пошло или всё ещё немножко киснем?
Говорит, а сам улыбается, и не поймёшь: не то он шутит, не то серьёзно.
Ян Шпачек лежал на мягкой тахте лицом к стене и думал… Думал о многом. О страшной и неожиданной разлуке с отцом, о болезни, школе, товарищах и дяде Вацлаве. Мысли об отце не покидали его ни на минуту, даже во сне он часто видел его, говорил с ним, ходил куда-то с ним. Тяжко без отца. Был отец — и вот нет его, забрали в гестапо… Может, его уже и в живых нет, а может, он сидит сейчас в тюрьме и, наверное, думает о нём, о своём сыне… Всё Яну казалось неясным, жутким, будто в тяжёлом
Мысли об отце у Яна непрерывно переплетались с думами о врагах, которые лишили его отца, о прожитом и, конечно, о Советском Союзе, где они так хорошо жили. Ян теперь часто вспоминал Серёжу Серова. Вот были бы такие ребята с ним, такие, как Серёжа, наверное, ему было бы всё-таки легче. Можно было бы сказать откровенно, что он хочет отомстить за отца. А интересно, как бы поступил на его месте Серёжа?
Так думал Ян. И тогда у него крепла мысль о борьбе. Как только он оправится от болезни, так непременно будет бороться с оккупантами. Да, он будет с ними бороться до тех пор, пока бьётся его сердце, бороться так, как его отец, как дядя Вацлав. Как-то он услышал от дяди Вацлава: «Честный чех даже мёртвым будет мстить оккупантам». Эти слова очень понравились Яну, и тогда сразу, как-то сама по себе воскресла в памяти кинокартина, которую он и отец смотрели в последний раз вместе. Это было не так давно, но сейчас стало особенно свежо в памяти, потому что в картине были враги…
В последние дни, перед отъездом Яна в Кладно, отец и он дважды ходили в кино. Отец не был частым посетителем кинематографа, особенно во время оккупации, потому что демонстрировались чаще немецкие военные фильмы да изредка трофейные, вывезенные немцами из Франции и других стран. Но у Яна наступили каникулы. Отец решил, как он выражался, побаловать сына, а заодно и сам посмотреть с ним немецкий военный фильм. Ян забыл название картины, но хорошо запомнил лица врагов.
Фильм начался с парада в Нюрнберге. Колонны военных и толпы гражданских людей проходили мимо трибуны и кричали «Хайль Гитлер!»
Сам «фюрер» стоял на трибуне. Невысокий, с каким-то дурацким чубом, свисавшим на лоб, с полубессмысленной улыбкой и неприятным оскалом зубов, подняв руку кверху. Рядом с ним, справа, находился Геринг в военной форме немецкой авиации, со множеством орденов и такой толстый, что, пожалуй, три Гитлера не заменят его… Тут же, слева, находился Гесс, худощавый, с вытянутым лицом и крохотной головой, длинный, как оглобля, а рядом Геббельс, низенький, щупленький, с огромной головой, похожей на расплюснутую тыкву… Любопытно было Яну смотреть на эти лица и в то же время страшно. Ведь они, эти фашистские главари, правят не только Германией, но и Чехословакией, Францией и другими оккупированными странами. Они же ведут сейчас войну против Советского Союза, где у Яна есть хороший маленький друг.
Кадры фильма меняются: то Гитлер в кабинете у карты Европы, то во Франции у Эйфелевой башни, то в войсках с генералами…
Ян не очень разобрался в картине, но понял главный смысл — фашисты хвалятся своей силой.
Когда они вышли с отцом из кино и дошли до глухого переулка, Ян спросил:
— Папа, тебе понравилась эта картина?
— Нет, Янек, не понравилась.
— Почему, папа?
— Дома расскажу…
Дома Ян напомнил отцу о незаконченном разговоре на улице.
— Там, в этой картине, сынок, столько побед Гитлера, что вряд ли он сам верит этому.
— Но ведь это, папа, документальный фильм?
— Всё это, Янек, верно,
Эти слова особенно запомнились Яну, и сейчас, лёжа на тахте, он думал: «Вот если бы Гитлера повесили, а папу выпустили на свободу…» Мысль об этом не покидала Яна ни на минуту. Он слышал много рассказов отца о зверствах в гестапо и поэтому представлял, как тяжело отцу в тюрьме и как бы он, Ян, стал вдруг сильным, настоящим героем и ворвался бы в тюрьму, чтобы освободить не только отца, но всех, кто там томится. С этой мыслью он и встретил дядю Вацлава.
— Ну, как наши дела, Янек? — спросил дядя Вацлав и сдвинул очки на кончик носа.
— Хорошо, на поправку идут, дядя Вацлав.
— Значит, поправляемся?
— Я совсем себя хорошо чувствую.
— Вот и отлично! — сказал дядя Вацлав и присел на стул у тахты.
— Ох, и надоело мне лежать, — с горечью произнёс Ян.
Дядя Вацлав не мог не посочувствовать мальчику, но ответил:
— Рановато тебе выходить. Полежать надо ещё недельку, а там мы с тобой заживём!
Дядя Вацлав пришёл необычно весёлый. Это Ян увидел сразу: наверное, опять принёс какое-нибудь лекарство, которое сейчас трудно достать. Дядя Вацлав и в самом деле принёс какие-то сладости, глюкозу в тюбиках.
— Вот тебе на поправку, кушай.
— Я так и знал, дядя Вацлав, что вы что-нибудь принесёте, — обрадовался Ян.
— Да, Янек, я тебе ещё кое-что принёс, — подтвердил дядя Вацлав, и в его добрых, хотя и потускневших глазах заискрилась радость.
— Ещё что-то принесли?
— Принёс, Янек. Принёс добрые вести.
Дядя Вацлав придвинулся ближе и, нагнувшись к Яну, приласкал его взглядом, положил свою высохшую, немного шершавую руку на голову мальчика, добавил:
— Весточку об отце… Верные люди сообщили, что твой отец жив. Понял, Янек?
Так вот отчего так весел был сегодня дядя Вацлав! У Яна едва хватило силы произнести:
— Жив?
— Да, Янек, жив, и мы все очень рады.
— Где он?
— Он сейчас в Бухенвальде [43] .
— А письмо папе можно послать?
— Думаю, что да, — ответил дядя Вацлав, решив, что Яна надо осторожно подготовить к мысли, что в Бухенвальд письмо также трудно послать, как и в тюрьму Панкрац.
Разговаривали долго, дядя Вацлав высказывал надежду на возвращение доктора Шпачека. Правда, думал он несколько иначе. «Немногим счастливым людям удаётся бежать из этого лагеря, а те, что остаются там, умирают от голода и побоев или их просто убивают гестаповцы».
43
Бухенвальд — фашистский лагерь смерти.
— Письмо мы напишем вместе, когда ты поправишься, — сказал дядя Вацлав.
— А может, папа и сам скоро вернётся? — добавил Ян.
— Может, и вернётся…
— Уж тогда мы не так будем бороться с оккупантами. Правда, дядя Вацлав?
— Будем, конечно! — неопределённо ответил тот.
Разговор начался такой, что дядя Вацлав не знал, как отвечать на многие вопросы. Он только теперь понял, что пытливый, наблюдательный Ян Шпачек знал больше о делах отца, чем он, дядя Вацлав, мог предположить. Он не знал, что Шпачек немало рассказывал сыну о борьбе патриотов родины, и то, что Ян довольно ясно представляет дела отца, как подпольщика, удивило старика.