Повести и рассказы
Шрифт:
Бабенки, которые побойчей, постоянно его подначивали:
— Асаня, пошто ж ты не женишься? Старым станешь, а ребятишек нет. Кто кормить тебя будет?
Он объясняет:
— Насчет ребятишек, я вам скажу, вы не в курсе и от науки отстали. Женский пол для ребятишек вовсе теперь необязательный. Придет время, — вообще без вас будем обходиться. Этот вопрос медициной почти, можно сказать, решен. В Италии уже ребятишек в колбах выращивают. Берут одно, потом другое, соединяют, раствора нужного приливают, и через девять месяцев, в точности, как положено, мальчишка или девчонка готовы.
— А
— Хлопотно. Да в колбе и выгоднее. Декретных никому не платить.
Бабенки хохочут, а он не обижается. Начнет что-нибудь про кактусы на Марсе или про дельфиний язык.
Читает он только научно-популярную литературу. Это мой, как я его называю, научный популярник. Память у него богатейшая. Не голова, а целый склад всякой всячины. А толку нет. Пробовали ему доклад какой-нибудь поручить, так он все в кучу свалил, никто ничего не понял. И всегда у него наготове научная новость, и часто не одна. Он все, что читает, кому-нибудь пересказывает, и такое счастье у него на лице, как будто все эти открытия он лично сделал.
Последнее время заметно под уклон пошел. Он выпить всегда был не дурак, а тут сверх всякой меры увлекся — по неделе на работу не являлся. Так что Катерина, можно сказать, его в самое время спасла.
А третий член их семейства — Светка, моя неизменная любовь, за что получаю косые взгляды от Анны и Настеньки. Как будто за грехи Юрины девчушка должна расплачиваться… Мне кажется, и Асаня ее полюбил, и любовь эта для него важнее, чем к жене законной.
Света целыми вечерами в библиотеке. В семь часов, как только закрывается детский сад, она сразу ко мне. Скользнет тихо, как мышонок, за перегородку, снимет серенькую свою шубку, красные рукавички на шнурке, и все это на гвоздик, специально для нее прибитый, и ожидающе смотрит на меня.
— Что читать будем? — спрашиваю.
— Клокодила, — отвечает.
Угощаю ее конфетой, вручаю «Крокодил». Она несет его торжественно на большой стол, взбирается коленками на сиденье стула и разглядывает картинки. Сидит бесшумно, как мышь под метлой, тихонько страницы перелистывает. Так было в прошлом году. А нынче, смотрю, губами шевелит. Оказывается, читает. У кого научилась, сам не пойму. Но трудное это дело — иногда на ее курносом носишке даже росинки пота пробиваются…
Так вот, у этих-то читателей и обосновался наш Георгий. Анна сказала вполне твердо:
— Не смей ходить. Еще чего не хватало.
Но это, как я понимаю, гордость ее высказалась, материнское свое она поглубже запрятала. Запрятать-то запрятала, а знаю — не простит мне, если не схожу.
Прежде всего решил подготовить себя к встрече. Как-никак, пять лет не виделись. Обдумал, что и как. Несколько выражений подобрал, сильных и убедительных. Зайти решил прямо из библиотеки, чтоб не откладывать в долгий ящик и чтоб на душе не висело.
И вот она передо мной — избушка на курьих ножках. Однако, с модернизацией. Кнопка и автоматика. Кати, конечно, дома нет, а Асаня с журналом. «Наука и жизнь» пришла, так теперь его от чтения за уши не оттянешь. Поэтому был я крайне изумлен, что при виде меня он с готовностью журнальчик отложил, стул мне подал.
Оглядел я комнату — на кровати из-под одеяла нога в дырявом носке выглядывает. Значит, Георгий здесь, и разговора со мной ему не избежать, а стало быть, и спешить мне особенно ни к чему. Начал расспросы про Асанино здоровье: каковы последствия мотоциклетной катастрофы, как голова, как рука, не обнаружились ли какие новые неполадки в организме. Асаня с улыбкой на все вопросы отвечает. Улыбка у него, надо сказать, расчудесная — такая располагающая. Ни у кого такой не видел. Разговор веду, а сам, между прочим, на одеяло поглядываю — надолго ли у племянничка моего блудного носом в стену лежать терпения хватит? Неужели же действительно он спит? Не может быть. Разговор я вел, голоса не придерживая. Давно бы пора уже проснуться. Потом мне эти прятки надоели. Спрашиваю Асаню:
— А кто это у тебя под одеялом прячется?
Асаня мне без всякого смущения:
— А это так… товарищ один.
— Нет, — говорю, — старого воробья на мякине не проведешь. Давай подымай своего товарища — я не к тебе, а, главным образом, к нему пришел.
Тут одеяло в сторону, и Георгий садится. Как я ни зол на него был, а все же что-то защекотало у меня в переносье. Едва сдержал себя…
Уехал он, по сути дела, мальчишкой, а сейчас передо мной мужчина. Погрубее стал в лице, детской прелести уже той нет, и в плечах раздался, и на подбородке щетина небритая, а для меня все же мальчонка и никто другой. Спрашиваю:
— Болен?
— Нисколь, — отвечает.
— А по какому случаю днем в постели валяешься?
Асаня посмотрел на друга, подмигнул:
— Может, мне до магазина пройтись?
— Сделай одолжение, — говорю, — пройдись. До магазина или куда подальше, только оставь нас на время одних. Да не обижайся, у нас разговор предстоит семейный… А если за водкой вздумаешь, то дело твое, но я со своей стороны предупреждаю — ни капли в рот не возьму… не за этим я сюда шел.
Асаня отродясь ни на кого обиды не имел. Шубенку накинул и вышел. Остались мы с Георгием вдвоем.
— Значит, проездом? — спрашиваю. — Так куда же путь держишь, если не секрет?
Вижу, разговаривать ему страсть не хочется, однако куда денешься? Поморщился, пятерней шевелюру свою со лба убрал.
— К морю… В Сочи, может быть.
— Вот как? Цитрусов захотелось?
— А почему бы и нет? Витамины.
Взбеленили меня не слова его, а интонация. Нет уж, думаю, если за пять лет ни единым письмишком не перекинулись, то нечего теперь о пустяках. Беру быка за рога.
— А учиться как?
Гошка нахмурился, промолчал.
— Или считаешь, пол-института одного, половинка другого — а в сумме законченное высшее? Все в жизни познал, все ясно и понятно?
Вижу, тема эта племяннику — хуже горькой редьки. Но положение его безвыходное. Человек я пожилой, к тому же родной дядя — не выгонять же меня.
Зевнул он притворно.
— Высшее да высшее. Вы с матерью мне с детства в уши жужжали. А без высшего что, не человек? Не в том суть, дядя.
— В чем же? — спрашиваю. — На койке валяться или цитрусы жевать?