Повести и рассказы
Шрифт:
10
Маша ночевала у Бережных. За ночь она всего раз или два задремала в кресле, но, несмотря на бессонную ночь, приготовила завтрак. И корову подоила, и процедила молоко, и разлила по кринкам. Все это она делала молча, но Георгий понимал, что она этим хочет сказать, и его раздражала необходимость принимать ее заботу. И неприятно было, что она сняла белый халат и оказалась в короткой юбке и сером пушистом свитере.
Уходя на работу, Маша сказала, что Анне Леонтьевне дня два-три
Смутно помнилась Георгию какая-то смуглая, маленькая девчонка. Лица ее он не мог представить, помнил только глаза. Он вошел в кухню и застал Варю у умывальника, непричесанную, в лыжных брюках, без кофточки. Она ахнула и убежала. Он долго сидел в кухне на табурете, потом спросил:
— Ты скоро?
Она спросила из-за двери:
— А что тебе?
— Ключ отдать.
Можно было ключ оставить на столе, но он дождался, когда она вышла, и подумал, оглядев ее: «Черт возьми, хорошая девчонка».
Она была все еще смущена, хотя старалась не показать этого, и ему было приятно ее смущение. Он отдал ключ, но уходить не хотелось. Он заговорил:
— Тебя Варей звать? Хорошее имя — Варя. Никогда не встречал ни одной Вари. Откуда ты взяла такое имя?
— Тебе что — не о чем говорить?
Он смотрел на нее, и чем больше смотрел, тем яснее становилось ему, что он уже где-то видел ее. Или, может быть, не видел, а представлял себе именно такой девушку, которую рано или поздно должен был встретить? В этой девчонке действительно было что-то очень знакомое. Наверно, если б Раечка осталась жива, она была бы именно такой…
— Ты не обижайся на меня за вчерашнее. И ничего такого не думай, — сказал Георгий, поднимаясь и застегивая пальто.
Девушка покраснела, но ответила, прямо смотря в глаза:
— Я ничего такого не думаю.
— Просто так получилось.
— Я поняла.
— Что ты поняла?
— Что я тут была ни при чем. Спасибо за ключ.
Этим она хотела сказать, что ему пора уходить, но он спросил:
— Ты вечером во сколько кончаешь? Я зайду за тобой.
— Зачем?
— Да так просто. Или не хочешь?
Видно было, что ей трудно смотреть ему в глаза, но она все-таки не отвела взгляда:
— Нет, хочу.
Ему такая прямота понравилась. Идя домой, он думал с улыбкой: «До чего же смешная девчушка».
А потом, днем, он несколько раз замечал, что думает о ней. Может быть, не ходить вечером? О чем они будут говорить? Он уже раскаивался, что обещал, но раз обещал, надо пойти. Сейчас у него как раз наступила пора, когда он старался жить правильно, не позволять себе расхлябанности. Это означало:
1) Не пить. Вчера они с Асаней решили, что пора кончать, последний раз — и хватит, потому что Катя уже не ругается, а молчит, и это совсем плохо.
2) Не делать
3) Не принимать во внимание то, что о нем думают другие. Это, по правде сказать, давалось труднее. Вот и вчера взял и поцеловал эту маленькую. Чтобы Маша что-то подумала… Зря, конечно.
4) Быть свободным. Максимально свободным.
Однако правильной жизни пока не получалось. И выпивать приходилось, и к матери вернуться против его воли, и с Машей никак не удавалось развязаться. Напротив, возникали какие-то новые сложные связи и становились чем дальше — тем прочнее…
Георгий пришел несколько раньше. Сидел молча, ждал, разглядывал девчат. Сравнивал Варю и Юльку.
Вышли на улицу. Юлька сразу ушла вперед, чтобы не мешать. А мешать, по сути дела, было нечему. Георгий сказал Варе:
— Куда-нибудь надо пойти. В клуб не хочется. Или ты хочешь?
— Нет, я не хочу.
— Пойдем к новой библиотеке.
Пошли тропинкой в лес.
— Значит, ты на практике?
— Да. А ты учишься? Работаешь?
Георгий засмеялся:
— Дядя называет меня охламоном… Разве обязательно быть кем-то? Вот тебе хочется быть библиотекарем?
— Конечно, хочется.
— А по-моему, это скучно.
— А что, по-твоему, не скучно?
— Сам не знаю… Когда я был мальчишкой, все было ясно. Сперва хотелось иметь перочинный ножик с двумя лезвиями, со штопором и с ножницами. Потом хотелось стать кузнецом… Потом хотелось иметь надувную лодку и палатку. А потом очень хотелось избить одного человека. Но из этого ничего не вышло… На этом детство и кончилось. Кончилось уже давно, а так никем и не стал. Стал только самим собой.
— Это что — профессия?
Георгий с улыбкой заглянул ей в лицо.
— А ты, оказывается, умненькая.
— А тебе нужна глупенькая?
«Глупенькая у меня была», — подумал он и сказал:
— Ты говоришь так, будто отлично знаешь, зачем живешь. Прямо завидно, до чего у тебя все в порядке.
— Знаешь, что самое горькое в жизни? — спросила Варя. — Умереть и ничего не успеть сделать. А мне хочется сделать.
— Все это в общем-то верно, но не ново. Об этом мне мать с детства все уши прожужжала…
Она все поворачивала на серьезное, а ему не хотелось ни этих серьезных тем, ни вообще серьезных отношений с ней. Ну, проводить, убить время, может быть, слегка приласкать, самую малость, чтоб на душе теплее стало, и больше ничего. Прощаясь, он сказал:
— Знаешь что, Варя? Ты мне нравишься. Только без всякой чепухи… И жалко отпускать тебя… И не знаю, о чем говорить. Только ты не думай, что я влюблен или что-нибудь в этом роде. Просто поговорить хочется…