Повести и рассказы
Шрифт:
— А как же — к железу привычная…
— Значит, по отцовой линии?
— А как же… Сейчас вот только немного покалечился.
— Что такое?
— Пустяки. Познакомьтесь — моя жена. Екатерина. Катя.
Только теперь Тополев обратил внимание на женщину, которая подошла с цветком, завернутым в скатерть. Лицо ее показалось знакомым. И вдруг он вспомнил, кто она такая. Он уезжал из деревни в кузове грузовой полуторки, и вместе с ним ехал фельдшер и дед девчонки, которая попала под косилку. Она была вся забинтована —
— Ты, я вижу, куда-то перебираешься?
— Так ведь у нас радость — квартиру нам дали в бывшей библиотеке.
— С новосельем, значит?
— Цветы замерзнут, — сказала Катя. — Поехали.
Асаня тряхнул вожжами. Лошадь не спеша тронулась.
— Мы считали, вы несколько попозже… Не успели перебраться.
— Называй меня на «ты», — сказал Тополев.
— Отвык.
— За столько-то лет — немудрено, — сказала Катя.
— Позвольте, я понесу…
Тополев взял из рук Кати алоэ.
— Хороший цветок. Его и на раны и внутрь. Очень полезный, — пояснил зачем-то Асаня.
Когда подъехали к старой избе с голубыми ставнями, Тополев вспомнил: да, это библиотека… Отсюда, по сути дела, началась его сознательная жизнь. Этот бывший кулацкий дом — каким он большим и красивым казался когда-то. Теперь он поблек. Все в жизни блекнет: теперь не влекут к себе с прежней силой ни книги, ни женщины, ни далекие края… Мир вокруг тускнеет… В сущности, жизнь очень неинтересная штука.
Подъехала еще одна подвода, и Тополев начал помогать носить вещи.
— Вот перегородку поставили, получилось две комнаты, — пояснил с радостной улыбкой Асаня.
«Боже мой, чему он радуется? — удивился Тополев. — И вещей — кот наплакал. Не умеет… Ничего не умеет брат. И жену взял калеку».
Появилась девочка в серой шубке с красными рукавичками.
— Дочь наша, — сказал Асаня. — А это твой дядя…
На Тополева уставились серые большие глаза. «Вон как, оказывается, у него уже дочь».
— Мне надо сходить, взять чемодан… предупредить… Я не один.
— Но вы…
— Обязательно приду. О чем речь. Только не надо на «вы».
— Я привыкну потом, — виновато проговорил Асаня.
Тополев еще раз посмотрел на красивое чистое личико девочки и подумал: «Неплохо было бы иметь такую»… Жизнь шла как-то так, что все не было времени. И он говорил жене — не сейчас… Всегда находилось что-то, что мешало иметь детей. То квартиры не было, ютились в комнатенке, то сердце пошаливало, то впереди маячила интересная поездка за границу, то надо было писать книгу. Когда не стало жены, он подумал: «Слава богу, хоть детей нет». А сейчас впервые вдруг снова возникла мысль о детях…
С этими размышлениями он подошел к новой библиотеке. Возле крыльца стоял газик
Старик ждал Тополева в читальном зале. Обнялись, поцеловались. Старик был чисто выбрит, в новом костюме, выглядел бодро.
— Садись и рассказывай, как деревня понравилась.
— Деревня помолодела.
— А мы стареем?
— Если судить по вам, этого не скажешь.
Тополев действительно не ожидал увидеть старика таким. Он словно был прежним, на двадцать лет моложе, только чуть поблекшим. И глаза те же — цепкие, веселые.
— Как же это ты, Илья, вдруг Вадимом стал? Мы получали твои книги и не подозревали, что земляк пишет…
— Стало быть, не читали?
— Теперь прочли…
— А вы по-прежнему — сеете доброе, вечное?
— Сею, Илья, сею. Между прочим, от тебя лекарством каким-то несет. Это как понять? Болен?
— Корвалол принял.
— Уже? Рановато. Сколько ж тебе?
— Много уже…
— Библиотека как?
Тополеву не нравилось, что старик зовет его по имени и на «ты», но он честно признался:
— Библиотека — сказка!
Старик быстро и испытующе взглянул на Тополева — не врет ли, но по лицу гостя видно было, что библиотека ему действительно понравилась. И старик обрадовался:
— Так и должно быть… В смысле сказки.
— Книг много новых…
— Еще бы. Вот тут отдельно — твои…
Тополев подошел к стеллажам и опять почувствовал, как его охватывает странное и тревожное состояние. Он сразу узнал большие синие тома полного собрания сочинений Льва Толстого и тотчас же вспомнил, как они с Иваном Леонтичем везли их из района на лошади, как остановились в лесу ночевать, разожгли костер, а потом лежали, укрывшись брезентом, и разговаривали о книгах, о жизни…
— А это кто оформил? — спросил Васицкий, останавливаясь перед выставкой книг Тополева. На листе ватмана сверху нарисован был портрет писателя, взятый из первой книжки, а слева и справа два вида Берестянки: старой, с полуразвалившимися избами, с деревянной церковью, и современной, с телевизионными антеннами и новой библиотекой.
— Это Юля рисовала, — ответил Иван Леонтич.
— Практикантка? Отлично сделано, — похвалил Васицкий, отходя на шаг, чтобы лучше рассмотреть. — Очень удачно. А это что?
Под стеклом выставочного столика лежали полуобгоревшие книги, фотографии бородатых стариков и женщин в белых платках.
— Уголок истории.
— Тоже неплохо.
— Это Варя Глазкова организовала.
«Вот, — думал Васицкий, — появились свежие люди, и сразу чувствуется новая струя… И надо бы во главе новой библиотеки поставить нового человека. Скорей бы старик ушел на пенсию».
— Для начала у вас очень неплохо, — пожал Юле руку Васицкий.
«Очень мила, — думал Тополев, не отрывая от нее взгляда. — Умное, интеллигентное лицо. И как идет ей этот темно-голубой свитер».