Повести и рассказы
Шрифт:
Мало-помалу им овладела полная апатия ко всему окружающему. Он стал впадать в состояние безразличия, близкого к старческому слабоумию. Целые часы и даже дни просиживал он в тени дубов, задумчивый, с безжизненным взглядом, бесцельно устремленным в пространство, вслушиваясь в глухой шум Искыра. Казалось, ничто, никакая внешняя сила уже не придет и не вырвет душу его из этого тихого медленного угасания,
Но это произошло.
Разнесся слух, будто в Искырском ущелье будут проводить железную дорогу: уже приезжали инженеры — мерили. Дошел этот слух и до деда Йоцо и как молотом
— Как? Болгарская железная дорога?..
Он поверить не мог. Железная дорога!.. В этом ущелье, на такой крутизне, среди скал, где коню некуда поставить копыта, по обрывам, на которые не взобраться козе?.. Эдакому царству оказалось не по плечу. Так неужто мы?.. Но слух упорно держался, продолжая смущать воображение слепого старика, заставляя работать ум его, во всем другом проявлявший детскую беспечность.
Как-то раз ему сказали, что прокладка железной дороги в ущелье уже началась. Крестьяне нанимались на строительство и спускались вниз к реке.
Старик удивлялся.
— Свет не клином сошелся. Видно, поученей нашлись… Опять французы?
Ему ответили, что болгары. Старик был поражен.
— Как? Наши? Болгарские инженеры? А паши и французы сказали, что здесь ее не построить! Неужто у нас ученей их есть? А миллионы, тысячи миллионов, о которых чорбаджи Мано толковал?
— И миллионы есть у нас… Была бы борода, а гребень найдется!..
Душу деда Йоцо переполнил восторг. И войско, и паши, и пушки, и князь, и ученые, и миллионы. Чудеса, да и только!
Теперь «Болгарское» казалось ему чем-то громадным, могучим, необъятным… Убогое воображение старика не могло вместить всего этого величия. До сих пор символами «Болгарского» были для него эполеты окружного начальника да солдатская сабля, которые он трогал и целовал. Теперь его изумляло, пленяло своей силой, наполняло гордостью другое: болгарская рука прорезает горы, болгарский ум придумывает дивные, восхитительные вещи.
Где чорбаджи Мано? Что он сказал бы теперь?
Услыхав первый грохот рушащихся в пропасть, взорванных скал, дед Йоцо вытер рукавом навернувшиеся на глаза слезы.
С этих пор он больше всего любил проводить время шагах в пятидесяти от своего двора — на утесе, нависшем над глубоким Искырским ущельем, где кипела лихорадочная работа.
С утра до вечера просиживал он здесь над обрывом, слушая крики, взрывы, удары кирок, скрип тачек, все звуки, порождаемые трудовыми усилиями, весь разнообразный шум огромного строительства. Наконец, дорогу провели, и по ней пошли поезда. Дед Йоцо с трепетом услышал первый гудок паровоза, первый стук колес по рельсам. Ведь это гудела и стучала болгарская железная дорога! Он словно вновь ожил, возродился.
Каждый раз к моменту появления поезда он выходил на утес послушать гудок, поглядеть,
В мыслях его железная дорога оказалась неразрывно связанной с понятием свободной Болгарии. Грохотом своим она внятно говорила ему, что настало новое, «болгарское» время. В деревне по-прежнему ничто об этом не напоминало; об этом возвещал только гудок. В соответствующий момент дед бросал все и спешил со своим посошком на утес — посмотреть… Пассажиры, любуясь в окна вагонов живописными видами ущелья, не без удивленья замечали над обрывом человека, который их приветствовал, махая шапкой. Это был дед Йоцо: он кланялся новой Болгарии.
Односельчане привыкли видеть его каждый день на утесе.
— Дед Йоцо смотрит… — с улыбкой говорили они.
Этот умерший для жизни и внешнего мира человек воскресал, только заслышав шум приближающегося поезда, радуясь детской радостью: поезд стал для него олицетворением свободной Болгарии; но так как он в жизни не видел поезда, воображение рисовало ему чудовищного крылатого змея, который изрыгает пламя, рычит, ревет и с невообразимой быстротой и напором мчится по горам, оповещая всех о мощи, славе и процветании свободной Болгарии.
Слепота и простодушие, как броня, защищали душу деда Йоцо от разочарований, переживаемых нами, зрячими, под влиянием темных сторон жизни.
Счастливый слепец!
Нередко новый кондуктор, увидев старика, в один и тот же час стоящего на утесе и махающего шапкой, спрашивал на ближайшей станции садящихся в третий класс крестьян:
— Что это за человек все махает шапкой там на утесе? Верно, сумасшедший?
— Нет, это дед Йоцо смотрит… — обычно отвечали крестьяне.
Однажды вечером дед Йоцо не вернулся докой. Утром сын пошел его разыскивать. Он направился прямо к утесу, подумав, не свалился ли старик в пропасть; он нашел его мертвым с шапкой в руке. Дед Йоцо умер внезапно, в тот момент, когда он приветствовал новую Болгарию…
Перевод А. Собковича
НЕГОСТЕПРИИМНОЕ СЕЛО
Русский — назовем его господином Матвеевым, — давно живущий в Софии, где он состоял на службе, страстный велосипедист, катил на своей двухколесной машине по прямому и гладкому шоссе, что, как натянутая струна, пересекало Софийскую равнину.
Желтоватое облако пыли, поднимавшееся из-под колес, окутывало путника с головой и двигалось вместе с ним словно поземка.
Матвеев проехал километров пятнадцать на большой скорости. Стояла нестерпимая жара. Весь в поту, запыхавшийся, красный, он очутился в обеденный час среди равнины. Голод и мучительная жажда усугубляли усталость. Матвеев сгорал от нетерпения добраться до первого попавшегося села и пообедать.
Солнце палило нещадно, на летнем небе не видно было ни облачка, над желтой стерней, выгоревшими луговинами и сухими пашнями, придававшими пейзажу печальный вид, дрожало марево. Ни один звук — ни стрекот цикад на земле, ни птичье пенье в воздухе — не оживлял глухой тишины безлесной равнины. Разбуженные ящерицы испуганно шмыгали из-под колес велосипеда.