Повести и рассказы
Шрифт:
— Какие бывают тела в природе?
Ученик затрудняется, но смело отвечает:
— Тело состоят из маленьких частичек, называемых атомами, которые…
— Да, да, — отечески подхватывает учитель, — тела, то есть, бывают твердые, жидкие и газообразные… да, садись!
— Молодец, Колчо, — замечает хаджи Енчо.
Учитель прибегал к этим маленьким хитростям, совершенно, впрочем, ненужным, в присутствии хаджи. Это была еще одна причина, из-за которой мы, а особенно ленивцы, так радовались приходу попечителя.
Но эти инспекции не всегда кончались так мирно.
Однажды один из уроков риторики
Он спрашивал нас про периоды и попросил одного из учеников привести ему пример разделительного периода.
— Разделительный период связывается союзами или, или.
— Правильно, приведи пример.
Ученик подумал немного, пытаясь придумать период, но поскольку пример не приходил сразу на ум, он стал оглядываться вокруг. И наконец громко выпалил:
— Наша школа или будет починена, или рухнет!
— Правильно, — сказал учитель, но тут же покрылся холодным потом, осознав всю нелепость этого примера.
Хаджи Енчо вскочил: он впервые уловил смысл непостижимой его уму науки — риторики.
— Прекрасно, учитель! Так вот какой науке ты учишь этих балбесов! — воскликнул он. — Стало быть, наша школа разрушится до основания, если не будет починена! А что здесь неисправно, осел паршивый? — обратился попечитель к ошарашенному ученику. — Чем, по-твоему, занимается здесь дедушка хаджи, мух ловит?.. Ну-ка открой, осел, свои зенки пошире да оглядись и скажи, отчего это рухнет школа?.. Столько денег тратим, школа у нас, как севастопольская крепость… Да мы разве для этого вас здесь учим, и учителям платим, и за дрова, и за стекла, и за бумагу, чтобы вы на нас как собаки лаяли… Верно говорят: не мечи бисера перед свиньями…
Попечитель все больше и больше распалялся: его широкая грудь волновалась и высоко вздымалась, глаза метали молнии, под конец из них закапали слезы. Никто еще не видел хаджи таким сердитым. Его самолюбие было жестоко уязвлено словами ученика, но он не сказал ни одного обидного слова учителю; только по играющим на щеках желвакам чувствовалось, сколько еще невысказанной боли и гнева кипело в его душе… Бедный хаджи, как же плохо ценили его труды!
Учитель промямлил что-то в оправдание, но громкий окрик хаджи Енчо заставил его замолчать.
Когда хаджи Енчо вышел, учитель повернулся к оцепеневшему ученику, виновнику разразившейся бури, и сказал среди мертвой тишины:
— Дурак!
Урок по риторике был прерван. Помрачневший учитель удалился в свою комнату.
Хаджи Енчо сердился несколько месяцев. Но это не умалило его усердия: он по-прежнему приходил в школу посмотреть на детей и приглядеть за всем. Как мы уже говорили, добровольное это дело он делал по привычке, почти несознательно и дошел до того, что отождествлял школу с домом.
— Куда путь держишь, дедушка хаджи? — спрашивали его иногда на улице.
— Иду проведать деток, а то как бы чего не вышло, — ответствовал хаджи.
«Детками» были ученики и школа.
По направлению, в котором шел хаджи Енчо, можно было узнать, кого он собирался навестить. Но к нам в класс он больше не заходил. Мы видели, как он шествовал по двору и заходил в начальную школу, не бросив даже беглого взгляда в сторону нашего класса; это было настоящее сиротство!
— Хаджи Енчо, хаджи Енчо идет, — перешептывались
Учитель беспокойно поглядывал на дверь — не войдет ли хаджи.
Но нет! Он всегда обходил нас, он по-прежнему сердился.
Потом я узнал, что наш учитель несколько раз встречался с ним, пытался объяснить, в чем дело, успокоить его, но хаджи не захотел выслушать его объяснений. Учитель даже просил других горожан быть посредниками, но все их усилия разбились об упорство оскорбленного в своем самолюбии хаджи.
Рана, нанесенная хаджи учеником перед лицом всего класса с одобрения самого учителя, казалась ему неизлечимой. «Ежели учитель на моих глазах позволяет писать такое и поносить меня, то что же они говорят за моей спиной? Нет!» — решительно сказал хаджи Енчо миротворцам. Подобное положение вещей было очень неприятно учителю. Мы сами начали понимать это и сочувствовали ему, горячо желая, чтобы хаджи Енчо опять посетил нас. То-то был бы праздник! Было бы хорошо и радостно увидеть, как хаджи, важно восседающий перед нами, прислонился к стене и внимательно слушает урок, обмахиваясь при этом кумачовым платком! На губах учителя опять заиграла бы счастливая улыбка, и все были бы довольны!
И мы со все большим участием относились к хаджи Енчо и учителю, оказавшимся в таком затруднительном положении.
Прошло некоторое время. Как-то в октябре, в понедельник утром учитель вошел в класс веселый, в хорошем расположении духа. На его лице светилось внутреннее удовлетворение и счастье, легкая улыбка играла на губах, но на этот раз она не была вызвана появлением влиятельного лица. Благодушие учителя проявилось еще и в том, что он, пропустив урок по патологии, который у нас был в этот день, стал увлеченно рассказывать случаи из своей студенческой жизни. Такие приятные отступления он позволял себе и до того, как испортились отношения с хаджи Енчо. Эта внезапно пробуждавшаяся жажда к излияниям позволяла нам знакомиться с довольно интимными подробностями его жизни. Он, например, рассказывал нам, как бедствовал студентом, и, чтобы не умереть с голоду, занимался перепиской чужих лекций и репетиторством; или описывал трепет, овладевавший им, когда его экзаменовала внушительная группа профессоров, тревожное волнение, с каким он тянул билет с роковым вопросом, на который нужно было отвечать, не мешкая; расписывал веселую и беззаботную жизнь студентов во время каникул после экзаменов… В такие минуты мы, как говорят французы, превращались в слух.
В классе царила глубокая тишина.
Внезапно распахнулась дверь.
Вошел хаджи Енчо.
Высокий, торжественный, царственный. По крайней мере нам так показалось: его крупное рябое лицо сияло. Мы посмотрели на учителя: он, приветливо кивнув, с улыбкой подал свой стул попечителю.
— Ну, учитель, как вы тут поживаете с детками? — задал хаджи Енчо свой неизменный вопрос и, тяжело дыша, грузно опустился на стул.
Все поняли, что примирение состоялось, и вздохнули с чувством огромного облегчения. Класс радостно зашумел. Мы чувствовали себя абсолютно счастливыми. Хаджи внимательно слушал урок по патологии. Приготовившись уходить, он оглядел парты, ища кого-то глазами. Наконец остановил строгий взгляд на авторе примера и сказал грозно: