Повести и рассказы
Шрифт:
— Тогда сын Ухапов, — повторила Грета. — Я ведь немного учила русский язык. Слова все русские, но это по-моему, не имя.
— Не знаю. Он назывался этим именем. Макс как-то сумел разговориться с ним, когда пленных вывели на работу. Даже подружился, табак ему приносил. Советский радист вскоре убежал, и с ним еще шестеро ушло. После этого весь Грюнманбург обнесли дополнительной оградой из колючей проволоки. Говорят, беглецы долго жили где-то неподалеку, в лесу. Здесь ведь давно лесопосадки не прореживались, и теперь вокруг нас такие заросли… Ну, в общем, они жили где-то на холмах, ходы там в чаще понаделали.
— А что было в радиограмме? — нетерпеливо спросила Грета.
— Никто не знает, что там было, — уклончиво ответил Зельц. — Дешифровщики давно ломают себе голову, стараясь разгадать ее.
— Но Макс-то знал?
— Наверное. Он ведь много раз беседовал с русским. Кажется, русский радист вызывал авиацию, чтобы Грюнманбург вверх дном поставить.
— Хорошо бы!.. — девушка осеклась, бросив тревожный взгляд на Зельца.
— Да, неплохо бы… — усмехнулся Зельц.
Несколько времени оба сидели молча.
— Карл, — совсем тихо спросила Грета. — Вы были другом Макса Бехера?
— Был, — помолчав, так же негромко ответил Зельц. — Мы были очень близкими друзьями. Я и Макс…
— Почему же вы не помогли ему? — шепотом задала вопрос Грета. — Не спасли?
— Не успели, — после долгого молчания мрачно ответил Зельц. — Макса расстреляли через семь часов после ареста. В нашем распоряжении не было и одной ночи.
— А иначе вы бы его спасли?
— Конечно! По крайней мере, сделали бы все для того, чтобы спасти.
— Карл, это правда, что ваша семья погибла от русских бомб?
Зельц вздрогнул. Лицо его потемнело. Вот уже полтора года прошло, а он не может спокойно ответить на такой обычный в условиях военного времени вопрос. Воспоминание о семье, как рана, кровоточит и не заживает.
— Да, — глухо проговорил он. — Жена и дочурка… Три годика было… Тоже Гретой звали.
— Бомбили русские?
— Наши газеты писали, что русские. Я не поверил. Советские летчики не бомбят мирные города. А от заводов до нашего города было более пяти километров. Когда это произошло, я поехал к своим. Домика не нашел. Зато нашел вот что.
Зельц непослушными пальцами расстегнул верхние пуговицы кителя, надетого под комбинезоном, и, достав из внутреннего кармана металлическую пластинку, положил ее перед девушкой. На темной, покрытой окалиной пластинке, неровно опиленной по краям напильником, четко выступали буквы: «Made in USA» — Сделано в США».
— Что это? — удивилась Грета.
— Пластинка от стабилизатора одной из бомб, уничтоживших наш городок.
— Ясно, — после долгого молчания произнесла Грета.
Зельц, взяв снова пластинку, старательно спрятал ее в карман кителя.
Грета видела, как тряслись пальцы Карла Зельца, застегивавшие пуговицы.
— Полтора года прошло, а мне все не верится… — голосом, в котором слышались задушенные, не выплаканные мужские слезы, проговорил он.
Горячая и горькая, как полынь, жалость хлынула в сердце Греты. На глазах девушки навернулись слезы. Ей захотелось сказать Карлу какие-то ласковые слова, чтобы хоть немного облегчить молчаливое
«Он, должно быть, очень одинок, всегда наедине со своим горем, — подумала Грета, — поэтому всегда и хмурый».
Но Зельц справился с волнением и без участия Греты. Застегнув китель, он взглянул на девушку спокойным, хотя и грустным взглядом.
— Что у вас произошло, фрейлин Шуппе? — повторил он свой вопрос с ласковой настойчивостью. — Дело, видимо, не только в фон Бломберге. Вы его не особенно и ждали.
Девушка закрыла глаза и, покачав головой, тихо ответила:
— Ничего особенного, Карл. Я просто устала. Очень устала.
— Фрейлин! — понизив голос, заговорил Карл Зельц. — Мы вчера не закончили наш разговор. Фотокарточка, которую оставил вам Брук, только подтвердила то, что я подозревал уже давно. С первого дня вашего приезда в Грюнманбург было видно, что вы чего-то боитесь, желаете что-то скрыть, ожидаете какой-то беды. Судя по вашему состоянию, эта беда произошла. В чем дело?
— Вы все еще подозреваете, что я…
— Подозрения у меня были до вчерашнего дня, — прервал девушку Карл. — Со вчерашнего дня это уже твердая уверенность. Слушайте, фрейлин, вы думаете, я не вижу, что вы не торопитесь с пуском лаборатории? Все, что мы делаем, можно сделать в несколько раз быстрее. Будь вы настоящая Лотта Шуппе, вы бы меня заморили на работе, но давно доложили бы о готовности лаборатории. Разве я не знаю, что вы, проверяя записи прежних опытов, нашли уйму ошибок. Будь вы настоящая Лотта Шуппе, вы бы уже обо всем сообщили генералу Лютце. А вы? Почему вы молчите и не вносите исправления в записи, хранящиеся в сейфе генерала? Ведь в инструкции говорится, что через двадцать-двадцать пять минут изменения из рабочего экземпляра должны переноситься в контрольный. Давайте говорить начистоту, фрейлин Верк. Ведь одному всегда плохо. Лучше, когда рядом есть друзья. Вам повезло: друзья у вас есть. Если бы я не был вам другом, союзником, я бы мог давно сообщить генералу Лютце и о задержках в работе, и о нарушении инструкции, и о многом другом. Я еще раз предлагаю: говорите откровенно, в чем дело? Говорите сейчас, завтра может быть поздно.
— Да, завтра, может быть, будет поздно, — словно про себя, повторила девушка. С минуту она сидела молча, собираясь с мыслями, затем заговорила быстро и горячо, как бы торопясь скорее высказать все, что ее угнетало.
— Вы правы, Карл. Меня многое тревожит. Я очень многое скрываю. Мне действительно нельзя без друзей. Настоящих друзей. Без них я погибну. Скоро погибну. Может быть, сегодня. Может быть, через час.
— Так говорите же скорей. Мы вам поможем.
— Мы?! — удивилась Грета.
— Да, мы. Один я, Карл Зельц, немногого стою. Но я не один. У меня тоже есть друзья. Друзья Макса Бехера. Нас не тронула бы беда, случись она с Лоттой Шуппе, но Грету Верк мы в обиду не дадим. Говорите.
И Грета решилась. Она рассказала Зельцу все, от дня своего ареста до событий, происшедших сегодня утром. Карл слушал внимательно, не перебивая, не задав ни одного вопроса. Только глаза его с каждой минутой загорались все сильнее, и он с удивлением и гордостью смотрел на девушку. Но когда Грета упомянула об утренней встрече с Гольдом, Зельц сильно встревожился.