Повести и рассказы
Шрифт:
Но Ахрос ошиблась. Баймурад был совсем рядом, за полузакрытой дверью.
Работавший на дворе Баймурад незаметно прокрался к неплотно притворенной двери, ведущей на женскую половину дома. Его уже давно интересовало, о чем может дочь хозяина целыми часами толковать со слепой батрачкой. И это было не простое любопытство. За тридцать лет своей жизни Баймурад видел очень много плохого и совсем мало хорошего. А то, что выпало на его долю хорошего, было связано с хозяйской милостью. Поэтому Баймурад твердо усвоил себе привычку знать как можно больше о том, что может быть неизвестно самому хозяину. Ведь слуга, первым сообщивший то, что от хозяина хотели скрыть, всегда может рассчитывать на хозяйскую милость.
Первые
Но воспоминание о сыне кузнеца охладило Баймурада. «Хотя этому щенку всего лет семнадцать, но злости и силы у него, как у десятка верблюдов. А если еще кузнец ввяжется, тогда и сам аллах их не одолеет».
Неожиданный стук в ворота заставил Баймурада пулей вылететь во двор. Вернулся Тургунбай.
Через полминуты Баймурад, почтительно поддерживая хозяина за локоть, помог ему слезть с коня. Тургунбай, разминая отекшие ноги, направился к дому. Уже поднявшись на террасу, он крикнул Баймураду:
— Когда приберешь коня, приведи барашка пожирнее. Резать будешь. Вечером гости приедут.
Стук в ворота и голос Тургунбая прервали задушевный разговор девушек. Турсуной склонилась над вышивкой, а Ахрос медленной и осторожной походкой слепца вышла из комнаты. Она слышала слова Тургунбая о гостях. Значит, надо будет много воды. А обязанность носить воду лежала на Ахрос.
Ширин-Таш — самое обычное селение, каких много было в Туркестане в ту пору.
Всякий, въезжавший на его кривые, пыльные летом и грязные зимою улицы, долгое время видел только низенькие, ветхие, слепленные из земли лачуги. Выбравшись к центру селения, путник начинал замечать, что постройки становятся более добротными, а земляные стены — дувалы, огораживающие дворы, — не размыты дождями. Это были усадьбы относительно благополучных хозяев.
И только окинув взглядом с какого-нибудь возвышенного места все селение, можно было насчитать четыре-пять усадеб, бесцеремонно раздвинувших своими стенами сельскую мелкоту. Стены этих усадеб были высоки и прочны. Огромные ворота сделаны из добротного леса и покрыты затейливой резьбой. И любой встречный мог объяснить путнику, что огромная, чуть не в десятину усадьба принадлежит почтенному Миршарабу Алиханову; что резные ворота напротив его дома ведут во двор уважаемого Данияра Шамансура — старосты селения; что около главного арыка раскинулся окруженный садом дом широко известного богача Абдусалямбека; по правую сторону его облюбовал себе место достойнейший и богатейший из жителей селения, всеми уважаемый Тургунбай, а около мечети, под сенью столетнего карагача, находится дом высокочтимого муллы Сеида Гияса, человека святой жизни и высоких нравственных качеств. Все это была деревенская знать. Средних хозяев было не так уж много. Каждый из них всеми силами, правдой и неправдой старался разбогатеть, чтобы встать наравне с наиболее богатыми. Некоторым удавалось вскарабкаться на вершину, но это были только одиночки. Большинство не выдерживало, разорялось и скатывалось вниз, пополняя собой ряды сельской голи.
Селение Ширин-Таш в округе звали «селением ишана». Ишан Исмаил Сеидхан владел в Ширин-Таше большими участками земли и пользовался огромным влиянием на жителей. Он был одним из самых авторитетных ишанов среди мусульманского духовенства Ферганской долины, хранитель могилы Али Шахимардана, уже при жизни почитавшийся святым. Все богачи и среднее дехканство были мюридами — последователями Исмаила Сеидхана, покорными исполнителями
Наиболее многочисленная часть населения — издольщики и батраки. Все они были опутаны такой долговой кабалой, что, по существу, являлись рабами Исмаила Сеидхана и его мюридов. Из бедноты только с десяток семейств владели небольшими наделами земли и сохранили кое-какую самостоятельность.
Особенно тяжелым в кишлаке было положение женщин.
И если невыносимо тяжело было женщинам, обладающим всеми дарами природы, то на какую жизнь могла рассчитывать безродная девушка-батрачка, к тому же слепая?
Тяжела, бесконечно тяжела была жизнь Ахрос в родном селении. Даже каторжник, на всю жизнь приговоренный к подневольному труду в кандалах, был счастливее ее. Он видел. Его не окружала постоянная непроглядная тьма. У него всегда оставалась надежда на то, что, авось, стража зазевается и он сможет улизнуть, сможет разбить камнем кандалы и снова стать свободным.
У слепой же батрачки Ахрос впереди не было никакого светлого проблеска. С детства она не знала ни любви, ни ласки, а слепота сделала ее жизнь тяжелее каторжной. Те, кто хотели бы ей помочь, сами не имели ничего, а для состоятельных жителей селения она была только даровой рабочей силой, которую можно было нагружать работой, как любого осла, но кормить значительно хуже.
Сынки сельских толстосумов не давали ей прохода.
— Слепая! Слепая! — раздавались злорадные, хотя еще и пискливые голоса будущих правоверных мусульман, едва лишь слепая батрачка появлялась на улице. Удары палками, комьями земли, щипки и толчки сыпались на нее градом.
По всей вероятности, Ахрос так и погибла бы под чьим-нибудь забором, если бы не семья Саттара Мирсаидова — сельского кузнеца. Среди кучки еще не закабаленной Исмаилом Сеидханом и его мюридами бедноты выделялся кузнец Саттар Мирсаидов. Слава о золотых руках кузнеца Саттара разнеслась далеко за пределы селения. Окованные им брички и арбы колесили по всей Ферганской долине, а ножи, сработанные Саттаром-кузнецом, можно было встретить и за пиршественным столом у богачей и на поясе у чабанов, пасущих их отары. Правда, ножи богачей были отделаны золотом, зато ножи чабанов славились остротой и прочностью.
Слава лучшего мастера в округе не принесла Саттару богатства, но сделала его независимым от кучки мироедов. Сельские святоши не решались задевать кузнеца, зная его гордый и непримиримый характер. Те же, кто все-таки становились на пути Саттара, на собственном опыте убеждались, что кузнец не уступит никому и что язык у него острее тех ножей, которые он выковывал для чабанов в своей кузнице.
Сам кузнец, занятый с утра до ночи в насквозь прокопченной кузнице, мало обращал внимания на Ахрос. Только изредка, встречая ее по пути, он не забывал сказать ей пару ободряющих слов или разогнать толпу озорников, издевавшихся над слепой девушкой. Зато у жены Саттара-кузнеца Розии-биби находилось время позаботиться об Ахрос, починить, а то и сшить ей платье. Розия-биби относилась к Ахрос по-матерински.
У кузнеца был только один сын — семнадцатилетний Тимур, такой же, как и отец, смелый и непримиримый. Он-то и являлся постоянным защитником Ахрос от издевательства сельских мальчишек.
Благодаря ласкам и заботе Розии-биби Ахрос была одета, хотя и в очень старое, но всегда аккуратно заплатанное платье. В зимние месяцы, когда никому не была нужна даже даровая батрачка, Ахрос всегда находила в доме кузнеца теплый угол и кусок хлеба. Розия-биби не боялась отстаивать интересы Ахрос даже в таких делах, как плата за труд слепой батрачки. Когда какой-либо из толстосумов слишком уж бессовестно обманывал Ахрос, Розия-биби, разъяренная, отправлялась к дому обидчика и ни разу не возвращалась с пустыми руками. Благочестивые святоши боялись ее резкого языка не менее, чем языка самого Саттара.