Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
«Все это почувствую и я, когда отомщу за них!»
Я возвратился в свой номер и бросился, закинув руки за голову, на постель. Я в этот день не ел и не пил и ночью заснул, не раздеваясь. Через день утром вбежал ко мне Ширяев с новой газетой в руках.
— Смотрите! — взволнованно воскликнул он, показывая мне строки.
«Начальник Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии, — прочел я, — убит кинжалом на одной из людных петербургских улиц. Убивший скрылся на подъехавшем рысаке».
Словно луч яркого летнего
«Сергей! Милый, дорогой друг! Это ты сделал!» — промелькнуло у меня в уме.
Мне вспомнилось, как Кравчинский перед моим отъездом сюда пропустил уже мимо себя три раза Мезенцова.
«Да! — повторял я. — Он никогда не решился бы поднять на него свою руку без телеграммы об этой самой казни, которая готова была превратить в Вильгельма Телля даже меня!»
Как легко стало у меня на душе!
«Мой лучший друг, — думал я, — взял на себя непосильную обязанность, которая лежала на мне. Теперь я снова могу жить, могу снова принимать и красоту стихийной природы, и красоту внутреннего мира людей! Теперь и мне не надо умирать!»
И вдруг страшное беспокойство овладело мною. Действительно ли он скрылся? Действительно ли его не схватили уже? Долго ли я здесь буду еще ждать и не полечу к нему, чтобы обнять его, расцеловать, охранять от всякой опасности? [63]
63
Покушение С. М. Кравчинского на Н. В. Мезенцова произошло 4 августа 1878 г. Кравчинский скрылся.
Я вновь побежал и к доктору, и к Фрейлиху и вновь узнал, что Брешковской здесь нет и не было.
Наступил следующий день, потом еще один с тем же результатом. С самого утра я набрасывался, как никогда ранее, на газеты и узнал новые подробности события.
«На углу Михайловской площади и Итальянской улицы начальник Третьего отделения шел в часовню молиться вместе со своим другом полковником Макаровым. Неизвестный высокий брюнет (явно Кравчинский!), подойдя к нему, поразил его кинжалом в грудь. Когда полковник бросился схватить его, другой, тоже высокий, но более молодой брюнет (в котором я тотчас узнал Баранникова) выстрелил в полковника из револьвера, и, когда тот отскочил, оба сели в шарабан, запряженный серым в яблоках рысаком, и быстро уехали от преследующих».
Так рисовалась, по газетам, фактическая сторона дела, а моральный его двигатель восстановил я сам по тому, что чувствовал, прочитав телеграмму о казнях в Одессе.
О, с каким нетерпением хотелось мне скорее получить известие о приезде Брешковской, освободить ее и тотчас же умчаться в Петербург.
И вдруг я получил это известие, но только не оттуда, откуда ждал, и не в таком виде!
Утром коридорный принес мне письмо из Петербурга. Я открыл его со страшным нетерпением и прочел строки, написанные почерком
«Возвращайтесь назад, ее провезли в Сибирь еще раньше, чем вы приехали в Нижний. Она требовала остановки, заявляла, что очень больна, но жандармы не обратили на ее заявления ни малейшего внимания и провезли далее, даже не останавливаясь в Нижнем».
Итак, все мои приготовления рассыпались как карточный домик! Эта развязка была так неожиданна, что мне даже не верилось.
«Бедная Брешковская! Кто же теперь освободит ее?» — думалось мне.
Но горесть этого разочарования смягчилась радостью от возможности немедленного возвращения в Петербург к моим друзьям, которые могут теперь, думал я, очень во мне нуждаться.
Собрав все свои вещи в чемодан, я наскоро побежал проститься со здешними товарищами, объяснил им неудачу дела и с первым же поездом помчался в Петербург.
6. Сон наяву
— Здравствуй! — воскликнул я, бросаясь в объятия Кравчинского, которого застал у Малиновской в самый момент моего возвращения.
Он крепко обнял меня. Как он преобразился! Он словно вырос, его черные глаза сверкали теперь совсем новым огнем.
Я смотрел на него с восторгом.
— А знаешь, — сказал я ему, не дожидаясь его ответа, — ведь без казни Ковальского с товарищами ты никогда бы этого не сделал.
Он утвердительно кивнул головой.
— Пойдем, — сказал он мне, — на мою новую квартиру. Ты знаешь, я теперь женат.
— На Фанни? А я думал, что у вас расстроится дело, ты ведь давно за ней ухаживал, а она не соглашалась.
Он улыбнулся.
— Да! До того случая! А после него, ты понимаешь, она уже не могла более сопротивляться.
— Я очень рад, — сказал я, — это чудная девушка.
Мы вышли на Измайловский проспект.
— Как ты не боишься ходить по петербургским улицам? Ведь это неосторожно.
— Я сам так думал, — отвечал он, — но потом убедился, что опасности не больше, чем и прежде. Все произошло так быстро, что даже полковник Макаров, шедший с Мезенцовым и хотевший схватить меня, едва ли хорошо успел запомнить мое лицо.
— Но оно у тебя такое заметное, совсем непохожее на другие.
— Это только когда я без шапки. А тогда я был покрыт шляпой с широкими полями. А на носу были золотые очки, конечно, с простыми стеклами.
Мы пришли в его новую квартиру на Загородном проспекте, где нас радостно встретила Фанни.
Она, очевидно, очень беспокоилась, когда он уходил, но не могла все время удерживать его дома.
— Ты нам очень нужен, — сказал Кравчинский. — Я и Клеменц, который тоже сюда приехал, с большим нетерпением ждали тебя и даже хотели тебе телеграфировать, чтобы поскорее возвращался.
— Зачем?
— «Троглодиты» хотят дать средства на издание здесь, в Петербурге, свободного журнала. Редакторами будем ты, Клеменц и я. Это уже решено. А назвать журнал хотим «Земля и воля».