Повести моей жизни. Том 2
Шрифт:
Между окнами стоял длинный стол вроде письменного в канцеляриях, и около него табурет. У одной из стен — кровать без постели. Больше ничего не было.
— К сожалению, не можем предоставить вам никакой мебели, — сказал мне штаб-офицер. — Если что нужно, можно взять напрокат в городе. Обед можно брать на свой счет из офицерского собрания или от одной дамы, живущей рядом и держащей домашнюю столовую.
Солдат принес в комнату мой мешок от фотографического аппарата, в котором я привез с собой полотенце, перемену белья, две щетки, а также
— А где же ваши остальные вещи?
— Да разве вы не знаете, как и откуда меня привезли?
И я кратко рассказал ему, как Ксана гонится теперь за мною через всю Россию и направляется в Витебск, не зная, что я здесь.
— Мне необходимо послать сейчас же телеграмму, чтобы она ехала сюда.
— Это можно, — сказал он. — А пока она приедет, я вам дам денег в долг. Сколько вам нужно?
— Рублей десять будет достаточно за глаза до ее приезда.
Он тотчас же вручил мне их.
Как все это было непохоже на порядки тюремного ведомства! Там я десять раз умер бы с голоду, и ни один смотритель не подумал бы хоть полтинник дать мне в долг!
Оставшись один, я начал ходить взад и вперед по комнате.
В ней было двенадцать шагов из одного угла в другой, противоположный, и мое хождение не походило больше на верчение на одном месте, как в крошечных одиночных камерах.
«Да, здесь я выживу и даже, вероятно, что-нибудь успею и написать, как только поправятся немного глаза!» — подумал я.
Пришел дежурный унтер-офицер, передал мне квитанцию на мою телеграмму Ксане и спросил, где заказывать обед.
— Принесите из офицерского собрания.
— Слушаю-с. А вот насчет кровати как быть? У нас матрацев нет.
— Принесите пока солдатскую соломенную постель, если есть. Мне не привыкать спать на жестком, а потом приедет жена и я устроюсь получше.
Вечером я лег на принесенный мне солдатский соломенный мешок, но он уже не показался мне таким неудобным, как другие.
«Получила ли Ксана мою телеграмму, если уже приехала в Витебск? Во всяком случае, — думал я, — если завтра не получу ответа, то буду телеграфировать в канцелярию витебского губернатора и начальнику витебской тюрьмы, чтобы Ксане сказали обо мне, когда она придет к ним».
Раннее утро уже алело в моих окнах. Я проснулся и почти в то же самое время дежурный по коридору принес мне телеграмму. Я с жадностью распечатал ее и вновь сильно заволновался. «Варварина выехала на дачу». Но кто же это телеграфирует мне? Кто-нибудь из ее домашних? Тогда Ксана все равно узнает. Но подписи не было, и я сообразил, что это любезно отвечает мне местный телеграфист, очевидно, узнавший из газет о моем привозе в Двинск.
— Нельзя ли мне сейчас же послать две телеграммы в Витебск? — спрашиваю.
— Раньше десяти утра невозможно, — отвечает унтер-офицер. — Я их должен сначала представить штаб-офицеру, а он приходит в канцелярию не раньше этого времени.
— Так я вам сейчас же напишу их, а вы передайте
— Слушаю-с! — и он взял от меня листки.
Я сел у окна и грустно начал смотреть из него в переулок, по другую сторону которого стояли невысокие каменные конюшни и помещения пожарного депо. За крышей его поднимались вершины деревьев комендантского сада, с которых доносились ко мне крики грачей.
Час проходил за часом, а я все сидел и смотрел. Солдат мерно ходил под окнами нашего помещения со своим штыком, выдающимся над его фуражкой. Редко кто проходил этим глухим переулком.
Послышался звук подъезжающего экипажа. В отблеске от стекол моего открытого окна показалось отражение извозчичьей пролетки задолго раньше, чем мне можно было увидеть ее в самом окне.
Я пригляделся к отражению. В пролетке сидела дама в белом платье и в широкой белой шляпе с черной каймой.
«Да это Ксана!» — мысленно воскликнул я.
Да! Это была действительно она. Она проехала перед моими окнами, смотря вдаль перед собою, и не заметила меня, а мне так и хотелось крикнуть ей отсюда:
— Ксана! Я здесь!
Пролетка повернула за угол, и видение скрылось. Вскочив, как на пружине, я начал быстро ходить из угла в угол. Значит, известие обо мне дошло, несмотря на отъезд Александры Александровны из Витебска. Каким образом? Кто передал ей?
Прошло целых два часа.
«Очевидно, исполняют всякие канцелярские формальности, прежде чем разрешить свидание», — догадался я и не ошибся.
В коридоре за моей дверью раздался мягкий, приветливый говор Ксаны, который показался мне настоящей музыкой. Дверь отворилась, и рунд (дежурный офицер), входя, сказал мне:
— Позвольте вам представить вашу жену!
Мы бросились в объятия друг друга. Офицер, постояв немного, сказал:
— Я пока пройдусь по коридору! — и оставил нас вдвоем.
— Как ты узнала? Получила ли мою телеграмму?
— Телеграммы не было, но твой посланный был и предупредил. Александры Александровны действительно не оказалось дома, она на даче в двенадцати верстах, но живущий у нее твой знакомый как раз приехал в это время и нарочно остался ждать меня.
— Как же ты приехала так скоро?
— Я гналась за тобой изо всех сил.
Передав спешно свои впечатления после разлуки, мы начали мечтать о том, как устроим свою жизнь. Она поселится здесь же, около меня, в крепости, наймет где-нибудь комнатку и будет каждый день приходить ко мне на свидание. Может быть, найдется рояль или пианино, где она могла бы продолжать заниматься музыкой.
— А ты, — говорила она, — должен прежде написать свои воспоминания об этом пути раньше, чем стушуются в твоей памяти его подробности, и потом тебе надо воспользоваться случаем, чтобы написать и повести твоей жизни. Ведь ты же сам не раз говорил, что никогда тебе не будет времени для них, если не посадят тебя снова! Вот тебя и посадили!