Повести о Ломоносове (сборник)
Шрифт:
– Самое трудное дело – это пашпорт да отпускную здесь получить. Все остальное легче.
– Тебе пашпорт, а мне к отцу твоему да и к Богу с ответом.
Михайло вздохнул:
– А в хорошем Господь не выше ли земного?..
Банев улыбнулся:
– Хитрый, хитрый! – Он взял шубу, надел шапку, кивнул Михайле: – Эх, беда, беда! Лошадь-то только лишь отложил, а теперь опять закладывай. И отдых бы костям с дороги нужен: не молод. Да вот поди ж ты!
В волостном правлении Банев потребовал книгу для записи поручителей.
Когда
– Вот послушай-ка. – Он прокашлялся и с расстановкой начал читать: – «1730 года, декабря седьмого дня отпущен Михайло Васильев сын Ломоносов к Москве и к морю до сентября месяца предбудущего 1731 года, а порукою по нем в платеже подушных денег… расписался…» Да. Вот и расписался старый простофиля Иван Банев. И что это я раскис, сам в толк не возьму!
Они вышли и направились к саням.
– Ну, иди на свое дело. Господь с тобой.
– Спасибо, дядя Иван.
– Теперь ты в Холмогоры?
– Да. В Холмогоры, в воеводскую канцелярию за пашпортом.
– К примеру, пашпорт получишь. А как же с указом? – спросил Банев.
– С каким?
– С тем, что вышел о крестьянских детях.
– Ивана Ивановича Каргопольского, дядя Иван, знаешь?
– Слыхивал. Будто доброй души.
– Вот у него друг в Спасских школах учителем. Каргопольский ему напишет письмо. Тот пособит.
– А вдруг не пособит?
Михайло молчал.
– Хм! Знаешь ли, через кого твое дело в Холмогорах решается?
– Через Ивана Васильевича Милюкова, который ведет в Холмогорах земские дела. Как не знать!
– Многое может сделать. Ловок. Но деньгу любит. Так вот, Михайло, ежели бы ты добился, чтобы в пашпорте не было того сказано, что ты есть крестьянский сын… – сказал Банев.
– Воевать так воевать! – И Михайло рассмеялся.
Спрятав справку, он пошел в сторону Холмогор.
– Погоди!.. – окликнул его Банев. – Ты что же, пеший?
– Пойду побыстрее.
– Час-то уж не ранний. Вдруг да опоздаешь. Бери-ка мою лошадь.
Когда Михайло уселся в сани и взял в руки вожжи, Банев сказал:
– Ну, вот и достигай своего. Голова-то у тебя на плечах. Меня, парень, кругом обошел. И, Михайло, запомни: не на тебе грех, на мне, старом. Замолю.
Глава девятнадцатая
ЧТО БЫЛО УКАЗАНО В ПАСПОРТЕ
У входа в холмогорскую канцелярию мялась толпа мужиков. Они кого-то поталкивали в спину и потихоньку подсовывали к двери.
– Ступай, ступай, ну-ко!
Но мужик упирался и не хотел идти в дверь.
– Привел – так первый и иди. Говорить смел! Дело теперь покажи!
Вдруг мужик обернулся лицом к толпе, сделал бешеные глаза, замахал длинными, как жерди, руками и закричал высоким отчаянным голосом:
– A-а? Что я вам, козел, что ли, – вперед идти!
Дверь открылась изнутри, и, подтолкнутый своими, мужик влетел
Михайло вошел, сел на скамейку. За толпой его не было видно.
– А, ваганы-шенкурцы жалуют! С каким делом? – спросил сидевший за столом Иван Васильевич Милюков.
Шенкурских мужиков с реки Ваги отличают с первого взгляда. Самый простой народ, по простоте всякий норовит их обидеть. Поэтому ваганы всегда и держатся «араушкой» – скопом.
– Ну, с какой нуждой-то? – спросил опять Милюков.
Ваганы переглядывались, часто моргая, и охали.
– Ну?! – крикнул наконец Милюков.
Тогда тот ваган, которого толкали в спину, снял шапку, выставил вперед правую ногу, подтянул к ней левую, будто неживую, и, поклонившись, сказал Милюкову тонким голосом:
– На обидчика, значит, челом бьем! – И вдруг, повернувшись, рявкнул каким-то нутряным басом на араушку: – Ну, вы!
Араушка сняла шапки, поклонилась и загудела:
– Рассуди!
– Будь милостивец!
– На тебя – как на каменну стену!
Милюков важно погладил усы:
– Ну, ну! Говорите! Где, как не у нас, защита.
Простаков ваганов ловко обошел продувной архангелогородец. По весне они порядились к нему в покрутчики*. Лето и осень ходили на его каюках*. Подошла осень – расчет получили вполовину. Остальное хозяин обещал выдать на зимнего Николу, на Холмогорской ярмарке. Вот ваганы и явились к хозяину за своим. А купец-то возьми и откажись. Еще крик поднял: что, мол, за люди, не знаю, не ведаю, видом не видывал и слыхом не слыхал.
– Бумага есть ли у вас? – хмурясь, промолвил Милюков.
По араушке прошел шепот:
– Слышь ты, бумагу спрашиват.
– От и думай.
– Эх, сказал – лучше не пытать. Еще беда стрясется.
Один из ваганов, посмелее, спросил:
– Это про каку ж бумагу спрашивать изволите?
– Ну, когда с купцом рядились, бумагу-то писали?
Араушка зашумела. Вперед выступил оратор:
– Бумагу-то? Нет, нет, родимой! Нету. Не писали бумагу. Для ча нам бумага-то? Как заручались хозяином да по ложке деревянной каждому от него дадено было, так и пошли. Заливной [33] рубль выдаден – и в путь. На словах, на словах всегда в покрутчики идем.
33
З а п и в н о й – задаточный.