Повести о Ломоносове (сборник)
Шрифт:
– Читаю.
– Светская?
– Светская.
Василий Дорофеевич рывком повернул к себе книгу, сжал в руках и уставился в нее. Перед его глазами бежали ровные мутные строки, одно с другим слипались слова. Большими негнущимися пальцами он переложил несколько толстых книжных листов и, вновь приблизившись, посмотрел в книгу. Потом закрыл ее, повернул к себе корешком, обрезом, осмотрел переднюю крышку, заднюю, пощупал переплет, подержал ее в руках, как чужой, незнакомый и враждебный предмет.
– Вот она, книга-то. Э-хе-хе!.. – Василий Дорофеевич вздохнул. – Стало
Он снова повертел в руках книгу, переложил из руки в руку, потом зло бросил ее на стол.
– И почему она поперек нашей жизни стала? А?
– А ты думаешь – поперек?
Василий Дорофеевич ответил быстро, злобно и почти трезвым голосом:
– Что? Нет? Михайло-то почему ушел? Вот она! – И Василий Дорофеевич оттолкнул книгу. – Ух!
– Михайло? Ушел? Значит, успел?
Как ни был хмелен Василий Ломоносов, но он сразу насторожился.
– Что-о-о?! А ты почему знаешь, что он мог успеть или не успеть? А? – Застыв в ожидании, он подозрительно смотрел на Банева. – А? Ты что? Давно замечаю: заговор какой-то вокруг меня. Сеть плетется! Что ты?
Банев ответил спокойно:
– Потерпи малость. Скажу.
– Ну потерплю. Потерплю. Ты мне отвечай вот все-таки. Ежели правда крепкая, она не должна порушиться. А тут она с двух сторон будто сбита. Ирина… Тоже ведь туда же…
– Ирина? Про что, Василий, говоришь?
И Василий Дорофеевич начал длинно и путано объяснять, как он в правде своей против Ирининой тоже сражен оказался.
Переспросив несколько раз, Банев умолк, что-то соображая. Наконец спросил:
– Значит, и Ирина против твоей правды?
– Ух! Аки ангел со мечом огненным!
Банев продолжал:
– Михайло-то почему? От книги, говоришь?
– Истинно. От нее. – И он ткнул в книгу пальцем.
– Ну а Ирина что же – тоже, что ли, книги читает?
– Бог миловал.
– Почему же тогда она-то?
Василий Дорофеевич недоуменно уставился на Банева.
– Постой, постой… Это ты что же? Пьян я, что ли? Ты постой…
– Значит, может, не от книги только твоя правда порушилась? Во всем ли в ней сила-то есть?
Вдруг Василий Дорофеевич криво наклонился, приподнялся, замахал руками и закричал:
– A-а!.. Так вот я покажу, какова сила в моей правде! И сейчас не пуста мошна*. А теперь приналягу – еще набежит. Всех под себя подомну! Согну! Эх! – И он сжал в кулак свою большую руку. – Захрустит! Сок изо всех, как из клюквы, давить буду. Ежели все супротив меня, поглядим! Вот только приналягу на свое дело.
– Налегать теперь тебе уж одному придется. Сын-то не принял? Ушел?
– A-а… В сердце метишь? – Василий Дорофеевич отодвинулся от Банева и уставился на него мутными глазами. – Да ты что, враг мне, что ли?
– В первые люди, Василий, намечаешь выйти, и не для того, чтобы в пользе и утешении показаться, а для того, чтобы под себя сгрести. Вон оно как наружу выходит. Твоя деньга добрая ли? Всю жизнь ты вокруг нее ходил. И теперь думаешь, будто деньга сильнее
– Не впервой ту песню поешь, – равнодушно ответил Василий Дорофеевич.
– Вот. В первые люди тебе, значит, и не выйти. По твоей дорожке-то.
– Хм-хм-хм! Загадки загадываешь. Ты, значит, про жизнь, про устройство общее. A-а!.. Вот это хорошо. Давай потолкуем. Люблю про жизнь! Эх, люблю! – Василий Дорофеевич сильно качнулся. – Ха-ха-ха! Иван! Говоришь, боярство да дворянство. А где оно у нас, в северной земле? Черносошные мы. Государю только повинны. А ни вотчины, ни поместья на земле на нашей не стоят и сроду не бывали. И в крепость [34] никогда мы не попадали.
34
К р е п о с т ь – здесь: крепостное право.
– Так. А пройдешь ли ты по нашей земле с дворянским правом? А ежели подашься в другие русские земли, то и совсем не вправе окажешься, совсем под зорким глазом очутишься.
– Пьян я, а соображаю. О! О чем это? Да! Вот! Говоришь, в других землях совсем теснота? А Михайло, а? Куда пошел? В другие земли. А кто он таков есть? Мужик! В подушный оклад положен! Ха-ха-ха! – Василий Дорофеевич смеялся торжествующе. – Только как же это ушел он без пашпорта? А? – Вдруг ему в голову пришла тревожная мысль: – А ежели с пашпортом? Как же это без меня его получить мог? Что? Пашпорт? Получить? Да всякого в бараний рог согну! Ух!
– Пашпорт Михайло выправил. И в нем не сказано, что он крестьянский сын. Поповский. А справку в волости он тоже получил. В платеже подушного расписался я.
Василий Дорофеевич не понимал. Он откинулся на спинку скамьи и смотрел во все глаза на Банева. Открыв рот, хотел что-то сказать, но не сказал, только глотнул воздуха, будто что-то неподатливое в горло протолкнул.
Вдруг в лицо Василию Дорофеевичу кинулась кровь, и из бурого оно стало багровым. Он поднялся со скамьи, пошатнулся и, громадный, с мутными глазами, в распахнутом тулупе, растрепанный, дурным голосом закричал:
– А-а-а!.. Вот что! – И пошел на Банева.
Банев встал и стоял спокойно.
Но тут из соседней комнаты выскочила жена Банева, разбуженная криком.
– А? Что содеялось? Аль беда?
– Не вмешивайся, жена, не женское дело.
Тогда она бросилась между ними.
– Ай! Что вы, петухи, задумали! Постыдились бы! Грех какой!
– Уйди, жена, говорю!
Но Василий Дорофеевич, как подрубленное в корень матерое дерево, рухнул на скамью и обхватил голову руками.
Банев показал жене глазами на дверь. Она вышла.