Повести о Ломоносове (сборник)
Шрифт:
Во главе стола сидел Степан Федорович Апраксин, с добродушной усмешкой поглядывая на гостей.
Когда Александр Иванович появился в дверях, все головы повернулись в его сторону. В наступившей тишине было слышно, как кто-то уронил бокал. Апраксин побледнел, встал и пошел к нему навстречу.
– Добро пожаловать, Александр Иванович, – сказал он вполголоса.
Шувалов ничего не ответил.
Они оба вышли из зала, и перед дверями своего кабинета Апраксин увидел чужих офицеров с обнаженными шпагами.
– Александр Иванович, что сие значит? – спросил фельдмаршал, когда
– Сие значит, господин фельдмаршал, что я позаботился о том, чтобы сюда никто не входил. Имеется именное повеление узнать у вас: почему после столь славной виктории, которая не только Тильзит и Кёнигсберг в ваши руки передала, но и дорогу на Берлин открыла, вы бросили территорию Пруссии и отступили назад, в Россию?
Апраксин откинулся в кресле, задумался, закрыл глаза, потом сказал нетвердо:
– В рапорте на имя военной коллегии причины ретирады* поименованы: недостаток провианта, отсутствие лошадей для обоза, великое множество – до 15 тысяч – больных и раненых воинов…
Шувалов усмехнулся:
– Ее величеству рапорт был доложен! Она приказала его читать вслух детям в шляхетском корпусе для забавы. Всему миру известно, что жители Пруссии, являясь к вам со всех сторон, приносили присягу на верность и охотно отдавали продовольствие, коего было в стране более чем достаточно, также и лошадей. Что же касаемо раненых и больных солдат, то ее величество повелела отправить их в Россию для размещения в монастырских госпиталях.
Апраксин нахмурился.
– Больше я вам ничего сказать не могу…
Шувалов вскочил, заходил по кабинету, вдруг круто остановился:
– Не извольте шутить с огнем, ваше высокопревосходительство!
Фельдмаршал только пожал плечами в ответ.
Шувалов перестал ходить, снова сел в кресло.
Минута молчания тянулась, как вечность.
– Степан Федорович, – сказал начальник Тайной канцелярии неожиданно тихим и нежным голосом, как будто речь шла о небольшой просьбе, – отдайте мне два письма…
У Апраксина лицо пошло красными пятнами.
– Не понимаю, ваше сиятельство, о каких письмах идет речь?
Шувалов поднял на него мутные серые глаза.
– Первое письмо, которое вы, ваше высокопревосходительство, получили от его высочества великого князя Петра Федоровича, а второе – от великого канцлера графа Бестужева.
Апраксин, огромный, побагровевший, задыхающийся, сжав кулаки, подошел к Шувалову вплотную:
– Ну а если у меня их нет?
Шувалов посмотрел вбок.
– Имейте в виду, Степан Федорович, что я меньше трех дней на дыбе не держу.
Апраксин бросился вперед, вскрикнул, упал…
Когда в кабинет вбежали адъютанты и штабные офицеры, они увидели главнокомандующего, лежавшего на полу, – голова его дергалась, изо рта шла пена, – и Александра Ивановича Шувалова, равнодушно
Главный штабной лекарь установил, что генерал-фельдмаршал потерял сознание.
После возвращения Александра Ивановича Шувалова в Санкт-Петербург Елизавета Петровна немедленно назначила в один и тот же день две конференции своих министров.
Канцлер Бестужев, чувствовавший, что над ним сгущаются тучи, не приехал на первую из них. Императрица приказала ему прибыть на вторую.
Когда он шел через проходные апартаменты в кабинет Елизаветы Петровны, в одной из комнат его встретил маршал двора – князь Трубецкой, который, грубо сорвав с него Андреевскую ленту*, объявил ему об аресте. Бестужев был посажен в карету и под охраной гвардейцев доставлен домой.
Дом его был окружен усиленным караулом. В своем кабинете Бестужев увидел начальника Тайной канцелярии, не спеша просматривавшего его бумаги.
– Неосторожно, неосторожно… – сказал Александр Иванович Шувалов, покачивая головой и показывая великому канцлеру клочки разорванного письма, найденного им в корзине для бумаг. – А я-то это письмишко ищу да ищу… Вы его в клочки разорвали, а я сижу и склеиваю…
В эту же ночь великий канцлер, покряхтывая, уселся в возок и отбыл в ссылку, а иностранным послам была разослана нота за подписью нового министра иностранных дел – Воронцова, в которой указывалось, что великий канцлер лишен чинов и звания и сослан «за преступное сообщничество с великой княгиней Екатериной Алексеевной в интриге, имевшей целью парализовать движение русских войск, направленных против Фридриха Прусского».
Главнокомандующим русской армии был назначен генерал граф Фермер. Он снова вступил в Тильзит, а оттуда в Кёнигсберг, который и занял прочно.
После своего скупого и грубого короля, который только и знал, что драть деньги на армию и его наемников солдат, которые вели себя как разбойники, кёнигсбержцы увидели пышный двор генерал-губернатора Восточной Пруссии – графа Фермера, который устраивал для горожан роскошные балы и обеды, даже и не думая взимать никаких налогов. Русские офицеры и отдаленно не походили на вечно голодных, всегда полупьяных и нуждающихся в деньгах офицеров-пруссаков. Они прекрасно говорили по-французски, принадлежали к богатым семьям, имели много слуг, привыкли к тонким винам, хорошей сервировке и женскому обществу.
Русские не жалели денег, и привычки были у них не те, что у офицеров Фридриха. Если уж зайдут что-нибудь покупать в лавку, то скупают сразу все, что под руку попадет, не торгуясь.
Зайдут в трактир – так уж до утра, пока всего не съедят и не выпьют, так что хозяин и сам потом не знает, где достать для себя кружку пива.
Притом делали русские все весьма основательно. Сначала выстроили православную церковь, потом монастырь, потом стали чеканить хорошую серебряную монету, и благоразумные кёнигсбержцы в 1760 году решили отправить к императрице Елизавете, которая правила где-то далеко, в Петербурге, никого не трогая, делегацию – благодарить за милостивое правление и просить включить Кёнигсбергскую область в состав Российской империи.